Савва Морозов

Впрочем, это будет несколько позже, а пока роман Андреевой и Морозова в самом разгаре.

Трудно сказать, кем являлся Морозов для Андреевой. Скорее всего, умным собеседником и… просто капиталистом — несметно богатым, а главное, поддающимся чужому влиянию. Иными словами, мешком с золотом. Не зря в романе Марка Алданова «Самоубийство», где показаны последние месяцы жизни Морозова, появился эпизод, в котором Савва Тимофеевич встретился с привлекательной женщиной. В нем купец рассуждал: «Это еще кто? Красива. Быть может, и она готова была бы отдаться мне? То есть не мне, а Никольской мануфактуре. Совершенно бескорыстно мне никто не отдавался, все с оглядкой на Никольскую мануфактуру», — думал он с всё росшим отвращением от людей и от жизни». [541] Очевидно, Марк Александрович знал кое-какие подробности интимной жизни Саввы Тимофеевича. [542]

Андреева — без преувеличений — была для С. Т. Морозова всем. Ради нее он готов был принести в жертву и жизнь, и семью, не говоря уже о собственном богатстве и благополучии. К. С. Станиславский в феврале 1902 года откровенно писал М. Ф. Андреевой: «Отношения Саввы Тимофеевича к Вам — исключительные. Это те отношения, ради которых ломают жизнь, приносят себя в жертву, и Вы это знаете и относитесь к ним бережно, почтительно. Но знаете ли, до какого святотатства Вы доходите в те минуты, когда Вами владеет актерка? Это так противно Вашей натуре, что, я уверен, Вы сами этого не замечаете. Вы хвастаетесь публично перед почти посторонними Вам тем, что мучительно ревнующая Вас Зинаида Григорьевна ищет Вашего влияния над мужем. Вы, ради актерского тщеславия, рассказываете направо и налево о том, что Савва Тимофеевич, по Вашему настоянию, вносит целый капитал Ванновскому — ради спасения кого-то». [543]

Вероятно, сумев «поймать» райскую птицу, Морозов испытывал перед ней едва ли не детскую робость и преклонение. По словам A. Л. Желябужского, Савва Тимофеевич «был всей душой привязан к Марии Федоровне — это было подлинное преклонение. Просьбы ее были для него законом». Это было не просто вожделение, он полюбил эту женщину, прекрасно понимая, что, даже будучи с ним на ложе, она для него так и останется недостижимой. Андреева никогда не принадлежала Морозову вся, до самого конца. Надо было делить ее с мужем, с театром, с революционным движением — ситуация была по-истине безвыходной.

Немирович-Данченко в октябре 1903 года писал Чехову об Андреевой и о ее влиянии на Горького, а потом прибавлял: «Под ее же влиянием, уже совсем как гимназист, дурачок, находится Морозов… С Горьким я объяснился напрямки. Что же касается Морозова, то это нелегко, потому что он путается во лжи. И идет какая-то скрытая ерунда, недостойная нашего театра и портящая нам жизнь. Это обидно, не только за Горького, но и за Морозова, т. к. au fond (по сути, фр. — А. Ф.) он хороший человек». [544] Не зря же критики называли Андрееву «типичной инженю»: образ хрупкой, беззащитной девушки служил лучшим доказательством ее мнимой невинности. Влияние Марии Федоровны на Морозова было крайне велико и касалось самых разных сторон жизни — от театра до политических воззрений. Если Андреевой хотелось сыграть на сцене МХТ ту или иную роль, нередко она задействовала авторитет Морозова — и тот исполнял все ее капризы. Так, в феврале 1903 года Немирович-Данченко писал А. П. Чехову о репертуарных планах: «Всё еще не знаем, к чему приступить дальше… Морозов за «Эллиду» и против Тургенева, потому что Мар[ия] Фед[оровна] Желябужская за «Эллиду» и против Тургенева». [545]

Сколь велико было влияние Марии Федоровны Андреевой на Морозова, видно из письма О. Л. Книппер-Чеховой мужу от 5 февраля 1903 года: «Сегодня я разговаривала с Самаровой и Владимиром] Ивановичем] о театр[альных] делах. Он говорит, что Константин] Сергеевич] чувствует недоверие труппы, скверное отношение к нему Морозова и теряется и нервит. И всё это дело рук Марии Федоровны. Она на всё действует через Морозова, заискивает у всей труппы теперь, держит себя настоящей премьершей, вмешивается во всё. Вл[адимир] Ив[анович] очень неосторожно выразился, что надо бы ее «вытравить» из театра… Мне, право, все эти дела, подходы прямо противны. Я бы никогда не могла «влиять» на кого-нибудь, чтоб достичь своего. Мне была бы только работа, и мне дороги все, кто истинно близок этому делу. Но когда я чувствую общепринятую театр[альную] атмосферу, влияние актрисы на ход дела, через влюбленного в нее мецената, — враждебное ее отношение к человеку, без которого немыслимо дело, — такая атмосфера для меня ужасна, и я готова бежать. Лилина ненавидит Марию Федоровну за ее скверное отношение к Константину] Сергеевичу]. Ужасно это все противно. Мне делается скучно, скучно жить. В деле я не выношу личных отношений. Это мелко». Таким образом, Марии Федоровне удалось настроить Морозова даже против Станиславского — человека, которого Савва Тимофеевич совершенно искренне любил и уважал. Антон Павлович отвечал супруге 11 февраля: «Насчет Морозова и М[арии] Ф[едоровны] не волнуйся очень, она дама не культурная, он из инородцев, им извинительно. Были бы пьесы, были бы сборы, а остальное все, в сущности, вздор». [546]

В литературе нередко приходится встречать утверждения, что революционные увлечения Саввы Тимофеевича, а также и Горького, сложились без влияния Андреевой — дескать, они самостоятельно сделали выбор в пользу большевиков. Однако автор этих строк считает, что влияние Марии Федоровны в этом вопросе несомненно и весьма сильно. До первой русской революции 1905–1907 годов большевики были не только крайне немногочисленны, но еще и очень ограничены в инструментах влияния на политическую жизнь Российской империи — особенно на фоне других партий и общественных группировок, недовольных существующим строем. Поэтому среди интеллигенции было относительно немного тех, кто ориентировался на радикальную большевистскую фракцию в РСДРП. Да и лично Владимир Ильич Ленин — в будущем признанный лидер большевиков — оставался одним из вождей фракции и, может быть, не самым авторитетным человеком в партии. Он слыл в то время революционером, «которому, по слухам, не сочувствовало громадное большинство социалистов». [547] Однако два столь различных человека, как Морозов и Горький, оказались в числе их сторонников — и оба после того, как сошлись с М. Ф. Андреевой, которая проявляла преданность В. И. Ленину со страстностью сектантки.

Вряд ли это было случайным совпадением!

Любопытно: социал-демократка Екатерина Дмитриевна Кускова, которая уже в 1890-х годах вела активную подпольную деятельность и была хорошо знакома с Максимом Горьким, не без удивления рассказывала о неожиданной трансформации его политических взглядов. В посвященной Горькому газетной заметке Екатерина Дмитриевна писала: «В те времена в Нижнем Новгороде, — как и всюду в России, — происходили страстные, жестокие сражения между народниками и марксистами — двумя флангами русской общественной мысли, выросшими после голодного 1891 г. Спор шел о формах развития России… Горький выставлял третий фланг — «человека», — просто человека, человека гордого, смелого, вечно бунтующего — за полную справедливость на земле.

— Да плюньте вы на эти «формы»! Сколько революций сделали мещанишки Запада, а человек у них всё сидит в цепи! Плюньте же!

Мы над ним смеялись и посылали учиться или писать его «Макара Чудру» [548] — произведение, тогда написанное и нас восхитившее.

Горьковский «человек» не должен был подвизаться ни в каких парламентах и иных демократических «чуланах с протухшей провизией». Он должен был «переть к правде» через опыт жизни, творя эту жизнь и постоянно разрушая всё, что препятствует его, человека, свободе. Никогда, до самого конца его жизни, нельзя было понять смысл его политических концепций. Да вряд ли он и был у него: анархист до мозга костей. В 1903 году я с удивлением узнала, что он обрел свою правду в большевистской фракции русской социал-демократии. Спрашиваю его: