На исходе дня. История ночи

Даже добротные матрасы не всегда были удобны для множества людей, спящих в одной постели. «Уложены как селедки», — писал Давид Бекк об одной из ночей 1624 года, которую он провел, лежа между двумя компаньонами. Французская песенка, названная «Одному спать лучше, чем вдвоем», сетовала: «Один кашляет, другой говорит, одному холодно, другому жарко, один хочет спать, другой — нет». Хуже всего было, когда с непривычки партнеры ворочались. Вынужденный однажды ночевать вместе с другом, Пепис «всю ночь едва мог заснуть, поскольку кровать была плохая и партнер был плохой». Так же и шотландско-американский врач Эндрю Гамильтон как-то ночью в Делаваре пытался заснуть в общей комнате с двумя компаньонами, один из которых, «ирландский католик», постоянно вскакивал и ворочался, «выкрикивая: „Господи помилуй!"»³⁵

Из-за влажности воздуха ночные горшки воняли. Женщины, жившие вдвоем в гостиничном номере, «ощущали такое дикое зловоние», что поначалу «какое-то время обвиняли друг друга», пока не обнаружили отхожее место в изголовье своих кроватей. Песенка эпохи Реставрации «Аминте как-то ночью случилось помочиться» описывает в раблезианских деталях разговор двух компаньонов, проснувшихся оттого, что им понадобилось на горшок; один бранит другого: «Та буря разразилась где-то сзади, / И, хоть ее любезно скрыли от моего взора, / Испорченный воздух возмутил мой нос». Горничная в гостинице сообщила путешественнику, спросившему о ночном горшке и уборной: «Если вы не увидите их, вы почуете их запах»³⁶. Конфуз происходил, когда горшки оказывались перевернутыми или разбитыми. Еще более рискованной была надежда на писсуар, часто имеющий форму маленькой фляжки³⁷. Альтернативным, особенно среди низших классов, был способ помочиться за входной дверью или, что было более распространено, — в очаг. Томас Тассер негодовал: «Некоторые делают ночным горшком камин, и он пахнет, как мерзкая клоака». Не имея ночного горшка, Пепис «гадил в камин» дважды за ночь, в то время как йоркширский работник Абрам Ингэм, чтобы «отливать», пользовался «башмаком на деревянной подошве». В случае если не удавалось ничего другого, итальянская поговорка наставляла: «Вы можете пописать в кровать и сказать, что вспотели»³⁸.

IV

Для того чтобы скрыть гнилостные запахи и чтобы наличие уборных не ощущалось в спальнях, в богатых семьях стало популярным возжигание благовоний. Козимо, герцог Тосканский, по-видимому, ставил свой стульчак, или переносной туалет, в спальне слуги⁴⁰. Но тогда и это, и многое другое было недоступно низшим слоям, лишенным благоприятных условий для сна. Хотя вредные запахи вторгались в их жилища чаще всего остального, они не были защищены ни от резких звуков, ни от холодного воздуха, ни от ненасытных паразитов. Как правило, сон семей, относящихся к низшим классам, больше, чем у кого-либо, был подвержен нежелательным воздействиям. По поводу высокой стоимости тихих квартир в Париже Буало писал, что «сон продается, как все остальное, и вы должны платить золотом за свой отдых»⁴¹. Нервозным персонам, имеющим возможность приобрести две кровати, Бенджамин Франклин советовал «получить большое удовольствие: проснувшись в жаркой постели, встать и перейти в холодную». И, не желая беспокоить жену во время болезни или беременности, такой муж, как Пепис, всегда мог удалиться в другую комнату. Действительно, в XVIII веке аристократические супружеские пары во Франции обычно имели раздельные спальни. Бедным же семьям не было позволено ни наслаждаться занавешенными от сквозняков постелями, ни действовать подобно замученному клопами джентльмену из колониальной Северной Каролины, который поменялся кроватью со своим слугой⁴².

По-видимому, как часто утверждали поэты и драматурги, усталость и чистая совесть трудового населения помогали преодолеть те неудобства, которые оно испытывало по ночам. Учитель из Виргинии Филип Фисиан много вечеров до изнеможения занимался научной работой, чтобы сделать свой сон «крепким и беспробудным», а также невосприимчивым к «проклятым клопам»⁴³. Но, скорее всего, более достоверным, хотя и менее известным, чем подавляющее число стихотворений, является отрывок из «Жалоб нищеты» (The Complaints of Poverty; 1742) Николаса Джеймса:

Джордж Герберт тоже писал в 1657 году о «многих», кто «тяжело работал весь день, и, когда наступала ночь, их страдания усугублялись голодом и потребностью в отдыхе».

Автор «Страны рабства» (L'Etat de Servitude; 1711) жаловался: «На чердаке без двери и замка, / Открытом холодам всю зиму, / В ужасной, отвратительной мансарде / Матрас прогнивший брошен на полу»⁴⁴.

Сон — богатство бедняка, свобода узника? Нет, так может показаться, если иметь в виду общепринятое представление о сне, но не ситуацию, когда человеку выпадает лишь постоянно прерываемая передышка от тягот, которыми наполнен день. Что касается физического восстановления, то если большинство людей и не испытывали длительных пробуждений, то одни только повторяющиеся «краткие возбуждения», каждое из которых длилось, как правило, несколько минут и не ощущалось даже самим спящим, могли взвалить на сознание и тело огромную ношу⁴⁵. Далекие от того, чтобы наслаждаться безмятежным отдыхом, простые мужчины и женщины, видимо, страдали от плохого сна и чувствовали себя при пробуждении на рассвете такими же усталыми, как при засыпании. Поэтому труднее всего было проснуться, особенно когда недостаток сна накапливался изо дня в день, а господа, как всегда, не проявляли сочувствия. Вернувшись в свой лондонский дом однажды вечером и найдя своего «человека» спящим, Уильям Бёрд II тут же устроил ему порку, как и йоркширский фермер Адам Эйр своей служанке за ее «медлительность». Порой веселье в позднее время могло только усугубить усталость учеников ремесленников, слуг и рабов⁴⁶.

Если верить жалобам, труд работников был беспорядочным и поведение вялым — один из сельских тружеников назвал это «безжизненной медлительностью». «В полночь ему надо спать», — ворчал епископ Пилкингтон, отзываясь о типичном работнике конца XVI века. Хотя более ранние историки объясняли такое поведение тем, что оно было порождением доиндустриальной этики труда, скорее нужно учитывать хроническую усталость, от которой, вероятно, страдала основная часть населения в период раннего Нового времени. Действительно, краткий дневной сон, судя по всему, был распространен больше, чем сон, ограниченный ночными часами, который практикуется сегодня в большинстве западных обществ⁴⁷. Несомненно, изнеможение вызывало и другие признаки потери сна, в том числе утрату стимула и физического здоровья, а также повышенную возбудимость и социальную несовместимость. Болонский викарий сказал о бессоннице среди бедняков: «Кто может растолковать, что наносило больший вред — сон в постели грязнее мусорной кучи или невозможность укрыться?»⁴⁸

Глава двенадцатая

Сон, который мы потеряли

Ритмы и обличения

I