Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики

Снова и снова спрашивал я себя, были ли Гитлер и Риббентроп действительно уверены в том, что Британия, вопреки обязательствам, которые она взяла на себя, не придет на помощь Польше в случае германского нападения? Не могло быть сомнений, что они получали предостережения из самых разнообразных источников относительно предполагаемого участия Британии в войне. Ввиду фанатичного упрямства Гитлера и его полного игнорирования зарубежных стран как таковых, подобный самообман вполне мог иметь место. Но только не в случае с Риббентропом, поскольку он-то имел опыт работы за рубежом и, по его собственным словам, даже указывал на растущую британскую готовность к войне. Он должен был бы знать, что Британия не позволит себя одурачить в том, что касается ее собственного положения и престижа в мире. Но его поведение, когда британская декларация о войне стала достоянием гласности, подтверждает, что и он не ожидал этого. Как доверительно сообщал очевидец (переводчик Шмидт, если не ошибаюсь), Риббентроп, узнав об объявлении войны Великобританией, вышел из Кабинета Гитлера совершенно опустошенный и спросил почти растерянно: "Что же теперь делать?" Объяснение этому можно найти в книге Эриха Кордта "Иллюзия или реальность", в которой он пишет, что Риббентроп запретил всем высказывать мнение, что Британия вступит в войну. Любой, утверждающий подобное, считался находившимся на службе у английских спецслужб или действовавшим под их влиянием. Возможно, Риббентроп обманывал себя, пребывая в уверенности, что ничего не случится такого, что могло бы затронуть их с Гитлером агрессивные планы. После заключения Пакта Гитлера - Сталина эта уверенность, без сомнения, еще более укрепилась. Но вне зависимости от того, действительно ли они с Гитлером не верили в то, что Британия будет придерживаться своих обязательств, или же только делали вид, что не верят в это, одно несомненно: они несут ответственность за преступное отсутствие здравого смысла в своей политике.

Заключительные замечания

Для меня было совершенно очевидно, что читать главу о моей миссии в Лондоне не очень-то приятно для читателя. Хотя в ней говорится о трагической и роковой эпохе, свидетелем которой я стал, находясь при этом в центре событий и на ответственном посту. Этот отчет представляет собой описание множества отдельных инцидентов, последовавших один за другим, но без связующего их лейтмотива. Отсутствие сотрудничества между центральной берлинской властью и посольством в Лондоне; тщетные усилия британского правительства склонить Гитлера к политике умеренности; соответствующие усилия с моей стороны убедить своих руководителей в необходимости прийти к взаимопониманию с Великобританией; предупреждение за предупреждением о том, что возобновление агрессии приведет к войне; попытки отвлечь Гитлера и Риббентропа от их ошибочного мнения, что Великобритания была слишком слабой и колеблющейся, чтобы сражаться; мое осознание того факта, что на мои советы не обращали никакого внимания и что я был использован в Лондоне как ширма, за которой Гитлер и его помощники скрывали свои агрессивные намерения, - все это действовало на меня самым угнетающим образом.

Несмотря на личное унижение, роль, которую я играл до самого горького конца, закончилась полным провалом. Конечно, мой коллега, сэр Нэвилл Гендерсон, был прав, когда пожаловался на "провал миссии" - замечательное название, которое он дал своей книге. У него, однако, была поддержка со стороны правительства, и они вместе сражались за правое дело, хотя и проиграли битву.

Характерной чертой моей лондонской миссии было отсутствие последовательности и внутренней взаимосвязи в моей работе. Она как бы распадалась на отдельные эпизоды. Я приходил в отчаяние от конечных результатов своих усилий, особенно когда осознал, наконец, растущую враждебность руководителей в Берлине. Но я был вынужден изложить все события в той последовательности, в которой они происходили.

Трагедия, постигшая человечество в сентябре 1939 года, слишком огромна, чтобы я мог позволить себе окончить эту главу жалобами на личные провалы, поражения и недостатки. И потому я считаю своим долгом добавить несколько замечаний о том, как можно было избежать катастрофы.

По моему мнению, начало войны между Германией и Великобританией несет на себе печать настоящей трагедии, в классическом смысле слова, для человечества в целом, не говоря уже о том, что трагедией является любая война как таковая. Обстоятельства и личностные особенности людей, руководивших нами в то время, сделали катастрофу неизбежной, катастрофу, которой можно было избежать еще десять лет назад. Трагедия наступила потому, что не оказалось на мировой политической сцене ни одного государственного деятеля, способного добиться установления продолжительного мира, когда общая ситуация в Европе, и в первую очередь в Германии, была благоприятной для этого.

Когда государственный деятель в Великобритании, наделенный необходимыми мужеством и проницательностью, берет на себя руководство этой поистине геркулесовой задачей, условия для успеха отсутствуют. Другими словами, трагедия англо-германской войны - это и трагедия Невилла Чемберлена.

У серьезных историков не может быть сомнений в том, что германские лидеры времен Веймарской республики были искренними и честными людьми, которые старались управлять своей родиной в соответствии с демократическими принципами западных держав и таким образом вновь интегрировать Германию в европейское сообщество. Они были готовы нести бремя, оставленное им режимом Вильгельма II и поражением Германии в Первой мировой войне. Но они были вынуждены настаивать и действительно настаивали потом, что Четырнадцать пунктов президента Вильсона должны быть приняты к рассмотрению и что следует изменить условия Версальского договора, которые оказались слишком суровыми, а потому реально невыполнимыми, путем мирных переговоров. Следуя в русле этой общей политической концепции, они предложили Локарно и вступили в Лигу Наций. Но Рур был оккупирован. Доверие Германии к западным державам, которое нашло свое выражение в подписании Локарнского договора, не пробудило никакой взаимности, а если и пробудило, то слишком поздно. Да и взаимность эта оказалась слишком незначительной. Огромные районы Германии остались оккупированными союзниками. Принцип равенства в отношении уровней вооружений был отвергнут. Речь шла лишь о разоружении Германии. Апелляция к статье 19 Договора Лиги Наций, необходимая плата за пересмотр условий договора, более не совместимых со сложившимися обстоятельствами, была осуждена. Робкие попытки двух прямых и честных людей, Куртиуса и Шобера, заключить австро-германский таможенный союз, были задушены в зародыше самым решительным образом. На протяжении этих четырнадцати лет государственное мышление, похоже, изменило руководителям западных держав. Будь Чемберлен на должности премьер-министра в те дни, его попытки ввести Германию в европейское сообщество наций были бы успешными. Лишь малая толика уступок, на которые он был готов пойти в 1938-39 годах, позволила бы оправдать надежды и желания, лелеемые в веймарские дни. Его энергия и настойчивость заставили бы и Францию занять подобную позицию.

Когда Чемберлен был призван, наконец, на премьерство, период стабильного развития подошел к концу. Разочарования в области внешней политики привели к тому, что на смену чувствам симпатии пришел скептицизм. Инфляция разрушила благополучие среднего класса и радикализовала консервативные элементы. Начавшаяся революция изменила социальную структуру Германии. Перемены были ускорены экономическим кризисом, который посадил более трети населения на пособие по безработице. В результате образовалась пропасть между радикализмом правых и радикализмом левых, что и привело к национал-социализму и коммунизму и потому способствовало провалу усилий "третьей силы" - Кабинетов Брюнинга, Папена и Шлейхера, не получивших поддержки ни от одного из этих радикальных течений. Оставался лишь выбор между революцией правых или революцией левых. Немецкий народ выбрал первое, не сознавая, что оба метода приведут к одинаковому результату.