Секретные бункеры Кёнигсберга

Борисов все свободное время проводил в поисках, вызывая усмешки командиров и товарищей по службе. Только один раз офицера немного встревожили слова немца-инвалида, работавшего в хозяйстве. Он сказал, что очень уважает «герра майора», ценит его доброе отношение к «нации побежденных», но просит его отказаться от поисков ценностей, так как не всем это нравится. «На свете, герр майор, плохих людей гораздо больше, чем хороших, и я бы не хотел, чтобы у Вас были неприятности», — этой фразой немец закончил разговор и удалился, опираясь на самодельный костыль. Борисова смутило лишь упоминание немца о каких-то «плохих людях», которым не нравятся его поиски. Слова эти звучали как предупреждение и скрытое предостережение, и майор подумал о том, что действительно, наверное, есть среди немцев такие, которые знают о месте захоронения ценностей, а может быть, даже специально оставлены оберегать их от возможных попыток обнаружения. «Надо будет завтра обязательно сообщить об этом разговоре в Смерш», — решил Борисов.

Конечно, не искушенный в тайном противоборстве спецслужб, Борисов не мог знать, что Кёнигсберг, в котором уже молчали пушки, был буквально наводнен агентурой, оставленной Главным управлением имперской службы безопасности. Еще задолго до начала боевых действий на территории Восточной Пруссии в ничем неприметной кёнигсбергской школе имени Йорка, располагавшейся на одноименной улице в кёнигсбергском районе Закхайм [215], дислоцировалась военно-разведывательная диверсионная школа, руководство которой осуществлял некий Гюнтер Бааль — профессиональный военный разведчик, работающий в СД. Набор в школу производился через систему партийных ячеек НСДАП и находился под строгим контролем крайслейтера Вагнера. В течение трех месяцев молодые немцы, фанатично преданные фюреру, изучали с опытными преподавателями тактику тайной борьбы — агентурную работу, диверсионную и разведывательную деятельность.

По прямому указанию Коха спецподразделение СД сформировало из выпускников школы около сорока подпольных групп «Вервольфа» и так называемых «Эдельвейс-пиратов», в которых шестнадцати-семнадцатилетние мальчишки из «Гитлерюгенда», присягнув на верность Адольфу Гитлеру, готовы были пойти на самопожертвование во имя пресловутых идей национал-социализма. После кровопролитных апрельских боев и падения города-крепости в нем осталась агентурная сеть, руководимая тщательно законспирированными резидентурами СД. Для ведения боевых операций члены групп «Вервольфа» были снабжены личным оружием, боеприпасами, подрывными средствами, радиостанциями. В специально замаскированных бункерах и заранее обусловленных местах оставлялись склады продовольствия и вооружения. Именно деятельностью подпольных нацистских групп объясняется то обстоятельство, что в совершенно опустошенном городе с полностью деморализованным населением в первые мирные месяцы отмечались частые случаи убийства советских солдат, поджоги складов и порчи военной техники. Нередко кёнигсбергская оперативная группа «Смерш» Краснознаменного Балтийского флота или армейские подразделения НКВД выявляли целые осиные гнезда фашистского подполья. И только через пару лет, когда из Калининградской области уехали последние немецкие жители, закончилась тайная война террора и диверсий.

Но ничего этого, конечно, майор Борисов не знал, а рядом с ним, кроме немцев, не нашлось людей, которые могли бы предостеречь его от опасных поисков. Поэтому и случилось то, что должно было случиться. Активность советского майора не осталась без внимания «сторожевой агентуры» СД или фанатиков из «Вервольфа», и те сделали свое черное дело, чтобы сохранить тайну, которая должна была уйти в небытие вместе с гибелью Третьего рейха.

Труп майора с обезображенным лицом и колотыми ранами на груди и руках был найден в дальнем конце парка, там, где в каменном заборе зияла большая пробоина, а на дороге стоял обгоревший остов немецкой самоходки. Военврач, осматривавший бездыханное тело, сделал заключение, что смерть Борисова наступила от удушения, а раны на лице и теле были нанесены незадолго до смерти. «Видимо, пытались у него что-то узнать», — предположил врач. Старший лейтенант отдела контрразведки «Смерш», выехавший на место происшествия сразу по поступлении сигнала об обнаружении трупа, подумал, слушая военврача: «А что, собственно, он такого мог знать, этот майор Борисов, начальник подсобного хозяйства стрелковой дивизии, — разве что количество коров и свиней в хозяйстве?» И, не вдаваясь в подробности, составил соответствующую докладную записку.

Спустя год в этих же местах произошло еще одно крайне странное событие, очевидцами которого были два человека — мать и дочь Дороховы. Об этом стало известно в 1962 году, когда в редакцию газеты «Калининградская правда» пришло письмо из Ленинграда.

Далее следовала какая-то даже немного жуткая история с элементами мистики. Судите сами.

В августе 1946 года Раиса Ивановна с дочерью Леной приехали в Кёнигсберг, с 4 июля называвшийся уже именем «всесоюзного старосты» [217], чтобы немного отдохнуть. Приехали из превращенного в руины Минска, куда возвратились после четырехлетней эвакуации. Их дом на улице Карла Маркса чудом оказался цел, и они с дочерью постепенно начали налаживать нелегкий послевоенный быт. На лето их пригласил к себе брат Раисы Ивановны, направленный в начале 1946 года на восстановление кёнигсбергского мельничного комбината. Брат писал, что хотя город весь разрушен и находится в страшном запустении, он поможет сестре с племянницей, и они не пожалеют о месяце, проведенном у него в гостях. При этом он намекал, что родственники даже смогут кое-что привести из продуктов домой в Минск.

Устроились мать и дочь в пустующей пока комнате двухэтажного дома на Текстильной улице. Квартиры здесь занимали сотрудники комиссии по приему, размещению и хозяйственному устройству переселенцев отдела областного управления по гражданским делам, а также специалисты различного профиля, прибывшие вместе с семьями восстанавливать объекты целлюлозно-бумажной, лесной и пищевой промышленности.

Дом был добротный, с большим садом, огороженный невысокой резной железной оградой, двумя подземными гаражами, детской площадкой с качелями и чудом уцелевшей гипсовой фигуркой смешного гномика. Но особенно интересны были рельефные орнаменты на межоконных проемах. На коричневой керамической плитке выделялись миниатюрные изображения всевозможных животных и рыб, маленьких амурчиков с луками и стрелами, каких-то причудливых фигурок. Часто повторялись изображения весов и раков с растопыренными клешнями. На металлической решетке у калитки со сломанным электрическим замком висела еще табличка с немецким названием улицы — «Брюннэкаллее».