История Византии. Том III

Извольте все передо_, мной проследовать_: нередкой^!»

«

Одна_, красавица_, идет такие речи молвит_{!» : Но}

Ах господин весьма прошу тебя о снисхожденье

так промолвил ей Вельфандр^{: «}Сужу_, тебя по_, правде_{Никак, нельзя тебе отдать , красавица победу}

Затем^». _{. Она,} что очи у тебя и красны^, и распухли

услышав приговор^, скорей ушла в_, сторонку

^{Из хора девичьего вот еще одна выходит ,} Становится прямехонько_{: «} насупротив Вельфандра_{, А он ведет такую речь Твои раздулись губы}

И от того твое лицо уж_; очень безобразно^».

Вот так он и ее прогнал она ушла скорее^,

И снова стала в стороне в унынии немалом^,

И горестно заплакала от эдакой напасти^...»29.

Инерция этой романной формы столь велика, что захватывает и достаточно отдаленные литературные сферы. Например, хроника Ефрема³⁰; относящаяся, по-видимому, к началу XIV в. и

излагающая историю ромеев от Юлия Цезаря до 1261 г., написана в стихах и использует бойкие интонации стиховой развлекательной литературы, хотя по своему настроению остается в русле той назидательности, которая характерна для хронистов-прозаиков; вот как он повествует о Константине:

^«

Отец благочестивых государей он

^,

^{Первейший из христолюбивых кесарей; , Собор созвал он пастыреначальственный».}

Чтоб Ария низвергнуть лжеучение

Для византийской поэзии XIV в. характерно оживление интереса к героям троянской легенды. Причем поразительно, что этот материал, связанный с изначальными основами греческой литературной традиции, воспринимается авторами этой эпохи по большей части через чужую призму — под знаком

западного рыцарского эпоса. Это еще слабо выявляется в «Илиаде» Константина Гермониака³¹ (первая половина XIV в.), автор которой претендовал на то, чтобы точно переложить Гомера на современном ему языке, но на деле уснастил повествование самыми колоритными анахронизмами в духе средневекового романа (например, Ахилл предводительствует, кроме мирмидонян, еще болгарами и венграми!). Но анонимная «Троянская война»³²уже совершенно ясно зависит от старофранцузского «Романа о Трое» Бенуа де Сент-Мора: потомок эллинов называет на римский манер Геракла «Еркулесом», а Ареса — «Маросом»! Дух западного рыцарского эпоса чувствуется и в поэме «Ахиллеида»³³, дошедшей в двух вариантах — кратком (761) и расширенном (1820 ст.). Здесь вождь мирмидонян именует свою даму сердца «куртеса» (ит. cortege — обращение к знатной госпоже), участвует в турнирах, собирает вокругсебя (по примеру короля Артура!) 12 витязей и в конце концов отправляется венчаться с сестрой Париса в троянскую церковь и гибнет жертвой предательского нападения.

Константин Комнин и Евфросиния Дукеня Палеологиня. Миниатюра Оксфордской рукописи. Ок. 1400 г.

То, что греки XIV в. воспринимали воспетую Гомером троянскую легенду через западные подражания Диктису и Дарету, в высшей степени неожиданно, но по сути дела вполне понятно: время требовало такого прочтения этой легенды, которое соответствовало бы феодальному стилю жизневосприятия — а в этом «франки» опередили византийцев.

Изо всех упомянутых обработок троянских сказаний самым ярким и поэтически интересным является, без сомнения, пространный вариант «Ахиллеиды». Наивные анахронизмы только усиливают жизненность поэмы. Автор умело владеет стихом: его пятнадцатисложники хорошо держатся на аллитерациях, парономасиях и т. п.

Вот место из этой поэмы (ст. 861—892), изображающее куртуазную переписку Ахилла и Поликсены (эта последняя не имеет в византийском романе ничего общего с дочерью Приама — она лишена какого бы то ни было отношения к Трое и состоит в счастливом браке с Ахиллом шесть лет, а потом умирает).

^{«... И вот он деве написал любовную записку, ,} Призвал к себе кормилицу и с ней послал записку

^И речи этой грамоты гласили_, слово в слово^:

^«Пишу письмо любовное^, пишу а сам тоскую^.

Возьми_, письмо^, прочти_, письмо^, не отвергай признанья^. Услышь о дева милая_, услышь^, цветок желанный_, ^: Меня и стрелы не берут и меч меня не ранит

^{Но , очи ранили твои, в полон меня забрали, ,} Да твой зрачок в конец_, смутил несчастный мой рассудок И_, сделал он меня рабом_, рабом порабощенным^.

О сжалься же^{, ,} _{. Ведь сам Эрот —} красавица любезная девица _{предстатель} Не

убивай

меня

,

,

заступник_, мой^, любви моей

краса своей^, _{, Пойми печаль прими любовь ,} гордыней лютой

^{— смягчи мои терзанья!} На сердце мне росу пролей_, оно пылать устало не тронешься любовью_, ^, Но если ты не Я меч схвачу ^и

^{сжалишься} без жалости зарежу_{».Клянусь тебе,} сам себя

^{владычица, — и ты виною будешь,} Вот он_, незамедлительно послал письмо девице

Она же в руки_, получив Ахиллово писанье^, _{, Не сжалилась не тронулась, любви не , сострадалаНо села и не мешкая ответ свой написала}

^{И :} _{, «} речи этой_, грамоты гласили слово в слово

^{Мой господин письмо твое, мне передали, в руки .} Но отчего ты так скорбишь_, я^, право же

в

полон

поймав

,

не знаю

^{Коль скоро мучают тебя ,} любезный^, о пощаде^. Ты их и должен попросить^{Эроты ,} Эротов_, ^; А мне и вовсе дела нет_, до всяких там

Любви меня не одолеть_, Эротам не осилить_{. Не знаю стрел Эротовых не знаю мук любовных} А ты^, уж еслиболь твоя взаправду нестерпима^, ₃₄ Один изволь убить себя^, один прощайся с жизнью^!»

В последние века перед падением Византии отчетливо выступает фольклорная линия, которой суждено пережить и ромейскую державу, и вообще средние века. Необычайно колоритны так называемые «Родосские любовные песни» (в рукописи они озаглавлены Στιχοι περι ερωτος χαι αγαπης)³⁵. Нельзя сказать, чтобы господствующее в них настроение было особенно здоровым и привлекательным; здесь перед нами тот стиль эротики, который сочетает примитивное жеманство с наивным цинизмом и служит необходимым коррелятом всякого «домостроевского» уклада жизни. Эта не слишком импонирующая сфера образов и чувств получила в определенные века самое широкое распространение; у нас в России она была представлена с XVII в. «лубочным» романом и затем продолжала жить в полународном, полумещанском мире частушки и «жестокого» романса, поразительно стойко сохраняя присущую ей систему общих мест. В центре «родосского» цикла стоит стихотворение, которое озаглавлено «Стослов». Ситуация такова: мальчишка (νεωτερος) объясняется красотке (λυγερη досл.: «стройная») в любви: