Император Александр I. Политика, дипломатия

II. СТО ДНЕЙ

Бурбонам с эмигрантами трудно было управлять страшным французским народом, по выражению императора Александра. Действительно, французский народ был страшен; действительно, этот народ давно уже играл главную роль в Западной континентальной Европе. Представим себе общество, составленное из людей с различными характерами: один человек очень умный, деятельный и деловой; он постоянно и исключительно занят своими ближайшими интересами, отлично обделал свои дела, разбогател страшно; но он при этом необщителен, держит себя в стороне, неуклюж, не представителен, не возбуждает к себе сочувствия в других, принимает участие в общих делах только тогда, когда тут замешаны его собственные выгоды, да и в таком случае не любит действовать непосредственно, но заставляет действовать за себя других, давая им деньги, как разбогатевший мещанин нанимает вместо себя рекрута. Таков англичанин, таков английский народ. Другой человек — очень почтенный, но односторонне развившийся, ученый, сильно работающий головой, но не могший, по обстоятельствам, укрепить свое тело и потому не способный к сильной физической деятельности, без средств отбивать нападение сильных, без средств поддержать свое значение, заставить уважать свою неприкосновенность при борьбе сильных: это — немецкий народ. Третий человек, подобно второму, не мог, по обстоятельствам, укрепить свое тело, но южная, живая, страстная натура кроме занятий наукою и особенно искусством требовала практической деятельности. Не имея способов удовлетворить этой потребности у себя дома, он часто уходит к чужим людям, предлагает им свои услуги, и нередко имя его блестит на чужбине славными подвигами, обширною, смелою деятельностью: таков итальянский народ. Четвертый человек смотрит истомленным; но, как видно, он крепкого телосложения, способный к сильной деятельности; и действительно, он вел долгую, ожесточенную борьбу за известные интересы, и никто в это время не считался храбрее и искуснее его. Борьба, в которую он страстно ушел весь, истощила его физические силы, а между тем интересы, за которые он боролся, ослабели, сменились другими для остальных людей; но он не выработал себе других интересов, не привык ни к каким другим занятиям; истомленный и праздный, он погрузился в долгий покой, судорожно по временам обнаруживая свое существование, беспокойно прислушиваясь к призывам нового и в то же время оттягиваясь закоренелыми привычками к старому: этот народ испанский.

Но больше всех этих четверых членов нашего общества обращает на себя внимание пятый, ибо никто не одарен такими средствами и никто не употребляет таких усилий для возбуждения к себе всеобщего внимания, как он. Энергический, страстный, быстро воспламеняющийся, способный к скорым переходам от одной крайности в другую, он употребил всю свою энергию на то, чтобы играть видную роль в обществе, приковывать к себе взоры всех. Никто больше и лучше его не говорит; он выработал себе такой легкий, такой удобный язык, что все принялись усваивать его себе как язык преимущественно общественный. У него такая представительная наружность, он так прекрасно одет, у него такие изящные манеры, что все невольно смотрят на него, перенимают у него и платье, и прическу, и обращение. Он весь ушел во внешность; дома ему не живется; долго, внимательно заниматься своими домашними делами он не в состоянии; начнет их улаживать — наделает множество промахов, побурлит, побушует, как выпущенный на свободу ребенок, устанет, потеряет из виду цель, к которой начал стремиться, и, как ребенок, даст себя вести кому-нибудь. Но зато никто так чутко не прислушивается, так зорко не приглядывается ко всему, что делается в обществе, у других. Чуть где шум, движение — он уже тут; поднимется где какое-нибудь знамя — он первый несет это знамя; выскажется какая-нибудь идея — он первый усвоит ее, обобщит и понесет всюду, приглашая всех усвоить ее; впереди других в общем деле, в общем движении, передовой, застрельщик и в крестовом походе, и в революции, опора католицизма и неверия, увлекающийся и увлекающий, легкомысленный, непостоянный, часто отвратительный в своих увлечениях, способный возбуждать к себе сильную любовь и сильную ненависть, страшный народ французский!

Среди угловатого и занятого постоянно только своим делом англичанина; ученого, трудолюбивого, но слабого и вовсе не изящного немца; живого, но неряшливого и разбросавшегося итальянца; молчаливого, полусонного испанца — француз движется неутомимо, говорит без умолку, говорит громко и хорошо, толкает, будит, никому не дает покоя. Другие начнут борьбу нехотя, по нужде, француз бросается в борьбу из любви к борьбе, из любви к славе. Все соседи его боятся, все с напряженным вниманием следят, что он делает: иногда кажется, что он угомонился, истомленный внешней борьбой, занялся своими домашними делами; но эти домашние занятия кончатся или революцией, которая возбудит движение по всему соседству, или военным деспотизмом, который, чтобы дать занятие и славу народу, не оставит в покое Европы.

В конце средних веков первым делом объединенной Франции было броситься на Италию. Испания, могущество Габсбургов могли только сдержать страшный французский народ в его властолюбивых стремлениях: но и тут Франции удалось расширить свои владения на счет Германии. Слабость последних Валуа дала протестантизму усилиться во Франции, дала страшному народу возможность самому порешить религиозный вопрос; он порешил его после ожесточенной усобицы, где католики и протестанты «с французскою яростью» (furia francese) терзали друг друга, варварски истребляя женщин и детей. Занявшись этим домашним делом, французы оставили в покое Европу на известное время; но когда религиозная усобица прекратилась, Франция сейчас же принимает грозное положение относительно соседей. Смерть помешала Генриху IV осуществить его планы; смуты, происходившие в начале царствования Людовика XIII, опять заняли французов дома; но когда Ришелье успокоил эти смуты, Франция снова является на первом плане, решительницею судеб Европы по время Тридцатилетней войны. После Детской игры (Фронды), одного из характеристичнейших эпизодов французской истории, Людовик XIV, самый представительный, следовательно, самый французский из французских королей, солнце-король, великий король для Франции, дает своему народу обширную внешнюю деятельность и великую славу; Франция достигает цели своих постоянных стремлений: она первенствующее государство в Европе; ее великий король служит недосягаемым образцом для государей; он распоряжается в соседних странах как хочет: коалиции против него не удаются; но когда Людовик XIV сказал, что «нет более Пиренеев», образуется сильная коалиция, пред которою великий король должен смириться.

Истомленная царствованием Людовика XIV, Франция, по-видимому, приутихла надолго, и Европа стала поуспокаиваться на ее счет; относительно было тихо и внутри, даже и во Фронду не играли. А между тем страшный народ был занят сильной работой умственной, кипела деятельность литературная; французские писатели с «furia francese» ринулись на прошедшее и настоящее, допрашивая их: что сделано и делается для человека и человечества? Подле запросов законных, подле выводов разумных тут было много фрондерства, много школьничества; тут высказались следствия того умственного, литературного рабства, в котором древний мир, с эпохи Возрождения, держал европейское человечество, несмотря на видимое процветание литератур национальных. В наше время классическое образование сообщает человеку, его получившему, полноту знания жизни человечества, делая человека живым, непосредственным соучастником жизни юного человечества; оно освежает его, возвращает ему силы, как сельская жизнь летом, соединение с безыскусственною и потому великой художницей природой, освежает, восстанавливает силы человека, истомленного городской деятельностью. В наше время классическое образование лишено своего одностороннего, вредного влияния благодаря тому, что мы относимся свободно к древнему миру, благодаря успехам истории, науки, человеческого и народного самопознания, благодаря усиленному изучению истории и другого, европейско-христианского, мира, благодаря изучению своего, народного.