Король Георг V

И вдруг все изменилось. Германское наступление захлебнулось, союзные армии, которыми командовал маршал Фош, нанесли ответный удар. В течение августа и сентября противник непрерывно отступал, потеряв пленными не менее 350 тыс. человек. Владевшее королем уныние уступило место презрительному гневу: «Макс Баденский теперь стал канцлером и хочет начать мирные переговоры. В то же самое время германцы продолжают по мере отступления сжигать дома французов в городах и селах. Странные у них представления о мире!» Турция капитулировала 30 октября, Австрия — 4 ноября, Германия — неделей позже. «Сегодня, — записал король 11 ноября, — был действительно чудесный день, величайший за всю историю страны».

Как и 4 августа 1914 г., жители Лондона высыпали на аллею Сент-Джеймсского парка, чтобы приветствовать человека, который с присущей ему скромностью воплощал собой величие нации. Вечер за вечером он вместе с королевой выходил на балкон дворца, чтобы с достоинством принять оказываемые им почести, а днем они в открытом экипаже разъезжали по столице под приветственные крики подданных, в которых звучали любовь, радость и чувство облегчения. «Это было нам вознаграждением за тяжелую работу и многие минуты острой и мучительной тревоги», — писала королева одному из сыновей. Празднование победы не ограничилось, конечно, одними общественными мероприятиями. Впервые за пять лет король посетил театр, чтобы, как это ни странно, посмотреть «Шумных ребят с Бродвея».

Даже на вершине своего триумфа король, однако, не забыл того генерала, чья стратегия сумела выстоять как против германской военной мощи, так и против натиска британского премьер-министра. «Благодаря своим военным знаниям и способностям, — телеграфировал он Хейгу, — соединенным со спокойной решимостью, Вы привели британские армии к победе». Страна так и не узнала об этом проявлении королевской признательности — Стамфордхэм решил не публиковать телеграмму, поскольку с ней мог быть не согласен Ллойд Джордж. Монаршего благоволения удостоился и Битти: суверен, который нередко упоминается историками как Король-моряк, отказался лично принимать капитуляцию германского флота, дабы ни в коем случае не умалить славы своего старого товарища по команде.

Такое же неподдельное восхищение король демонстрировал и в отношении простых людей — одетых в солдатскую форму обычных граждан; с особым благоговением он относился к тем, кто пострадал на войне. Вскоре после прекращения огня он устроил в Гайд-парке смотр, в котором приняли участие более 30 тыс. инвалидов — солдат и матросов. Преисполнившись энтузиазма, они прорвали оцепление и едва не стащили короля с лошади. Позднее каждый из них получил экземпляр его речи. «Я рад встретиться с Вами сегодня, — так начиналось его выступление, — и взглянуть в лица тех, кто ради защиты Родины и Империи был готов пожертвовать всем и действительно потерял на войне руки, ноги, зрение, слух и здоровье».

Это не было мимолетным настроением, которое вскоре забывается. На следующий год король присутствовал на первых послевоенных скачках в Эпсоме. Из королевской ложи он вдруг заметил, как толпа внезапно расступилась, пропустив вперед большую группу с трудом передвигавшихся инвалидов в больничных пижамах. «Ради нас они заплатили высокую цену, — махнув рукой в сторону инвалидов, произнес он хриплым голосом. — Если бы не они, сегодня не было бы и скачек…»

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

БЕСПОКОЙНОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ

Меняющаяся монархия. — Своеобразный мир. — Ирландское урегулирование. — Деньги. — Награды на продажу. — Переворот на Даунинг-стрит, 10. — Мой дорогой Гораций.

За две недели до прекращения огня Асквит в разговоре с королем заметил, что война нанесла по монархам сильный удар, какого никто из них еще четыре года назад не мог предвидеть: русский — убит, австрийский — в изгнании, а германский — накануне отречения. Король согласился, что для монархий настали не лучшие дни. Все правители малых германских государств осталась не у дел (подобная судьба, постигла бы и принцессу Мэй Текскую, если бы высокомерные князьки не отнеслись с пренебрежением к ее морганатическому происхождению). В ближайшее десятилетие перестанут существовать, хотя и на время, троны в Испании и Греции; монархии в Европе сохранятся только в Британии, Бельгии, Голландии, Италии, в скандинавских странах и на бесперспективных Балканах.

Даже будущее британской монархии в те годы не выглядело оптимистичным. В 1922 г., подводя итог первым двенадцати годам своего царствования, король утешался тем, что сумел выдержать столько испытаний, лишь однажды поменяв премьер-министра. «Это доказывает, — писал он, — насколько стабильна наша страна; нигде в мире больше такого нет». Тем не менее республиканские настроения, столь досаждавшие ему в годы войны, продолжали нарастать. На собрании в Альберт-Холле, организованном коммунистами в честь 3-й годовщины Союза Советских Социалистических Республик, имя короля было встречено дружным свистом. Год спустя Стамфордхэм писал премьер-министру:

Противостоять подобным угрозам королю Георгу было трудно. В возрасте, близком к преклонному, с ослабленным здоровьем и врожденной застенчивостью, превращавшей в пытку каждое появление на публике, он мало годился на роль символа, а тем более — спасителя страны. Эйфория, охватившая короля и королеву в момент победы, уступила место горьким будням: слишком много людей, обнищавших и потерявших на войне близких, чувствовали себя обделенными.

Публично поблагодарив короля за проявленные им в годы войны стойкость и мужество, Асквит в то же время совершил смелый, хотя и вполне уместный поступок, процитировав стихи жившего в XVII в. поэта Джеймса Ширли:

Как потом объяснял Асквит, он лишь хотел привлечь внимание к одному двустишию из той же поэмы, в котором, по его мнению, заключался секрет спасения монархии в любые смутные времена:

Но достаточно ли было королю репутации безукоризненного семьянина и человека, верного долгу, чтобы справиться с растущими республиканскими настроениями? Или же для того чтобы подчеркнуть достоинства монархии, требовалось нечто другое? Сам король с презрением относился к любым попыткам завоевания популярности, называя газеты «грязными бумажонками»; не были искушены в этом искусстве и его личные секретари, привыкшие действовать в соответствии со сложившейся традицией, а не придумывать новое. Это были люди консервативного склада, давно утвердившиеся в своих привычках. Однажды Стамфордхэм, присутствуя в палате лордов во время дебатов по индийскому вопросу, услышал, как его ровесник, лорд Пармур, нечаянно назвал правительство «правительством Ее Величества». Это, признается Стамфордхэм, весьма его тронуло, «поскольку я понял, что он, как и я, мысленно постоянно возвращается в ныне всеми порицаемую Викторианскую эпоху». В определенном смысле Стамфордхэм никогда с ней и не расставался. По его мнению, принципы, которыми он руководствовался во времена правления старой королевы, вполне годились и ее внуку — и не в последнюю очередь те из них, что касались защиты королевских прерогатив от атак парламентской демократии.