Легион «белой смерти»

— Пары гранат будет достаточно. Только бросать их надо из ниш, иначе нас сметет взрывной волной. В закрытом пространстве взрыв обретает особую силу. Ниши под аркой имеются. Говорят, в них когда-то стояли каменные изваяния первых конкистадоров, воздвигших Монкану.

— Быть посему. Педро, поднимай командиров на военный совет. И принеси полковнику его оружие и звезду. Но смотри, полковник! В случае чего… Сам знаешь, законы войны суровы.

Я кивнул, давая понять, что такая постановка вопроса не противоречит моим представлениям о законах войны, и, когда Педро принес мне вещи, стал вновь прилаживать к униформе орден Белого Кондора…

В половине пятого мы подъехали к Монкане со стороны Ла Паломы. Аурелио осадил «ягуара» прямо против ворот. Я вышел из машины, щурясь от режущего света, и окликнул часового, который маячил на крепостной стене. Парень не понимал по-английски. Тогда Аурелио крикнул ему, чтоб он позвал дежурного офицера. Последний долго не шел. Я нервничал, боясь приближения рассвета. Наконец наверху произошло какое-то шевеление, и пропитый сонный голос спросил на ломаном английском, зачем я пожаловал.

— Прибыл с личным поручением генерала Рохеса. У меня дело государственной важности. Откройте ворота!

— Мне хорошо известно, кто вы, сеньор полковник, но тем не менее назовите пароль.

— Савана! — небрежно бросил я и размеренным шагом направился к машине, чтобы занять место рядом с Аурелио.

С грохочущим гулом расползлись в стороны створки ворот. «Ягуар», тихонько урча, втянулся под арку. И тотчас же далеко сзади бабахнул негромкий взрыв. Кромешная тьма ослепила нас. Мы выпрыгнули из машины, ощупью нашли ниши и спрятались в них. Тишина, воцарившаяся на несколько мгновений, была смята и опрокинута топотом сотен людей, бегущих по эстакаде к воротам. В руке Аурелио вспыхнул карманный фонарь. Его слабый луч, скользнув по булыжникам, заплясал на чугунной решетке, преграждавшей путь в крепостной дворик. Через пару секунд гранаты разнесли вдребезги эту последнюю преграду. Взрывы оглушили нас и сильно помяли «ягуар», однако партизаны с торжествующими воплями руками вкатили машину во двор, толкая ее перед собой. И тут наконец пришли в себя обалдевшие поначалу пулеметчики. Длинная очередь шарахнула по каменному покрытию двора. Воздух наполнился визгом рикошетирующих пуль и гранитной крошкой. Несколько человек сразу же упали под ноги бегущих. Бойцы Аурелио бросились назад к арке. Атака грозила захлебнуться. Тогда я выхватил из рук Педро карабин и двумя выстрелами снял пулеметный расчет. Правда, для этого мне пришлось покинуть укрытие. К счастью, все обошлось. Мгновенно ревущая людская волна заполнила двор. Где-то залаял еще один пулемет, но было уже поздно. Партизаны ворвались в солдатские казармы, в тюрьму, в арсенал. Не прошло и десяти минут, как они начали раздавать оружие освобожденным узникам. Противник, застигнутый врасплох, оказывал слабое и беспорядочное сопротивление. В начале шестого все было кончено. Посреди двора партизаны и недавние заключенные развели огромный костер. В нем горел тюремный архив. Внезапно пролившийся дождь не смог загасить этого огня. Бывшие арестанты, ликуя, предавали сожжению свои личные дела.

Я окинул взглядом разгоряченную толпу и не увидел ни одной пары равнодушных или усталых глаз. Ей Богу, это были счастливые люди, и мне захотелось во всем походить на любого из них. Я сорвал с кителя и швырнул в костер тяжелые золотые эполеты, аксельбанты и шитый золотом пояс. За ними последовала большая, как велотрек, фуражка с высоченной тульей. Мой некогда белоснежный мундир теперь был испачкан и изорван. Я стал частицей грозной и веселой человеческой массы, которая наэлектризовала меня, зажгла своим энтузиазмом. Не зная языка этих людей, я, немолодой человек с седыми висками, пытался петь вместе с ними их «Venceremos» и наш общий «Интернационал», и ливень смывал с моего лица слезы счастья.

За башней с часами треснуло несколько винтовочных залпов.

— Что там? — спросил я у приблизившегося Аурелио.

— Это расстреливают тех, кто пытал заключенных.

— Так. А что вы намереваетесь делать с пленными солдатами?

— Многие перешли на нашу сторону. Остальных отпустим восвояси. Монкану взорвем.

— Зря, сеньор команданте. Вы думаете, Штаты не ссудят Мендосу деньгами на постройку новой тюрьмы? Скоро — я в этом уверен — вы одержите победу, и тогда здесь будет мемориал революционного движения Аурики. Разве можно взрывать историю своего Отечества?

Аурелио положил руку на мое плечо.

— Не называй меня сеньором, компаньеро. Зови, как все, по имени и говори мне «ты».

Он улыбнулся озорной белозубой улыбкой.

— Знаешь, когда я тебе поверил до конца? Когда ты пел… Слушай, а может, останешься у нас? Если доживешь до нашей победы, мы наградим тебя вторым орденом Белого Кондора. За штурм Монканы.

— Нет, Аурелио. У меня своя дорога. Я хотел бы служить делу революции дома, на родине. Вы тут одни справитесь. Народ уже пошел за вами… Кстати, о чем будет ваш первый декрет в день вашей победы?

— Мы отменим частную собственность, ибо от нее все беды.

— И тем самым сразу восстановите против себя большую часть нации. На этом уже многие обожглись. Я ненавижу частную собственность не меньше твоего и, подобно тебе, полагаю, что от нее все беды. Но инстинкт собственника — это животный инстинкт, а такие инстинкты не упраздняются декретами, даже самыми жесткими. И вообще, собственность, как все на свете, имеет две стороны — лицевую и оборотную. На лицевой у нее — череп и кости, на оборотной — оливковая ветвь. Это диалектика, но не приведи господь перевернуть медаль оливковой ветвью вверх. Не приведи господь забыть о смертельной эмблеме.

Аурелио рассмеялся.

— Компаньеро, слушая тебя, можно подумать, что ты всю жизнь занимался организацией революций.

— Просто я много думал об этом.

— Скажи лучше: чем мы можем быть полезными тебе?

— Пусть кто-нибудь из твоих людей проводит меня через границу до ближайшей железнодорожной станции на той стороне.

— Это сделает Педро. Согласен?

— Конечно. Спасибо тебе, Аурелио.

— И тебе спасибо. Жаль, что наше знакомство было таким коротким. Мне кажется, мы могли бы стать друзьями… Однако пора уходить в наши родные джунгли. Правительственные войска, вероятно, уже спешат сюда. В 6.00 выступаем.

Я взобрался к зубцам самого высокого из бастионов Монканы и, поставив локти на замшелый грубо обтесанный блок ракушечника, глянул вниз, туда, где в провалившейся на дно вселенной сизой глубине беззвучно грохотал и пенился прибой. Так стоял долго, а когда поднял голову, то увидел малиновое солнце, всплывающее из розовато-дымчатого океана. Часы на крепостной башне скрипнули, звякнули, прохрипели первые такты государственного гимна Аурики и гулко раскатили по утренней тишине шесть тяжелых ударов. Прошло ровно семь часов с той минуты, как я простился с Исабель.

Вместо эпилога

Случается, что размеренность моего бытия нарушается короткими командировками за границу. Правда, теперь уж под настоящей фамилией и с подлинными документами.

В заключение хочу рассказать об одной встрече с прошлым, имевшей место совсем недавно. Произошло это в маленькой стране, которая числится в списке так называемых неприсоединившихся государств. Люди военные по-прежнему именуют подобные страны нейтральными. Я поехал туда в качестве официального лица для участия в переговорах по линии культурного и научного обмена. Кроме того, мне надо было побеседовать с неким субъектом, весьма и весьма интересовавшим мое ведомство. Когда почти все вопросы были решены и до окончания командировки оставалось менее суток, я нос к носу столкнулся в холле хилтоновского отеля, уходящего бесчисленными своими этажами в ясное небо, с живым и совершенно здоровым Роджерсом. Мы оба слегка оторопели и машинально протянули друг другу руки. Старик первым пришел в себя и улыбнулся мне вполне доброжелательно.