Тридцатилетняя война

Справиться с французами было гораздо сложнее. Здесь ему пришлось иметь дело не с отупевшим от пьянства Иоганном Георгом, а с коварным и умным маркизом де Фекьером. Французский посол в совершенстве владел теми качествами, которыми в особенности отличалась французская дипломатия: гибкостью методов и цепкостью в достижении целей. Он душил грубую дипломатию Оксеншерны, как плющ — дерево. Оба они стремились заручиться поддержкой германских государств и готовы были прибегнуть к любым средствам. Но у Фекьера имелось одно немаловажное преимущество: его правительство могло больше отпускать денег на взятки [942]. Не говоря уже о том, что он был намного способнее шведа в дипломатии, лучше видел возможности и быстрее хватался за них, обставляя растяпу северянина. Помыслы у обоих были самые что ни на есть благородные, оба радели за свою страну и веру. Оксеншерна хотел возместить потерю крови и денег, заступиться за протестантов Германии, Фекьер — защитить Францию от поползновений Испании, а германских католиков — от агрессии протестантских компатриотов. Каждый из них относился к Германии в равной мере негуманно, но они же не были немцами.

С первого дня Фекьер понял, что наставления Ришелье ошибочны. Кардинал исходил из того, что после гибели Густава Адольфа хозяином положения является Иоганн Георг. Однако Швеция, а не Саксония была той силой, без альянса с которой в Германии ничего нельзя достигнуть. И Фекьеру пришлось действовать на свой страх и риск, игнорируя инструкции кардинала [943].

В Хайльбронне Фекьеру, вызывая нескрываемое раздражение Оксеншерны [944], удалось склонить делегатов к тому, чтобы признать и короля Франции в роли своего заступника наравне со шведским правительством [945]. На первый взгляд невелико достижение, поскольку в военной кампании все равно главенствовала Швеция, однако союзник, имеющий больше ресурсов, неизбежно становился ведущим в альянсе, и Оксеншерна, прекрасно осознававший это обстоятельство, всячески противился инициативе маркиза. В пику шведу Фекьер настоял и на том, чтобы полугодовая субсидия в размере полумиллиона ливров, предусмотренная возобновляемым Бервальдским договором, выплачивалась Стокгольму не напрямую, а через Хайльброннекую лигу. Канцлеру, который, естественно, не мог отказаться от субсидии, ничего не оставалось, как согласиться с предложением Фекьера, еще больше сближавшим германских союзников с Францией и ставившим шведа в положение просителя [946]. Оксеншерна взял верх над французским послом только в вопросе гарантий нейтралитета для Максимилиана, который снова повис в воздухе [947].

Образование Хайльброннской лиги фактически поставило крест на мирных планах Иоганна Георга. В Дрездене царило смятение и уныние. На место одного шведского диктатора пришел другой [948]. Не только Иоганн Георг, но и Арним загрустил. Пользуясь моментом, Валленштейн предложил генералу соединить саксонские войска с имперскими армиями, чтобы вместе выдворить шведов из Германии подобно тому, как шесть лет назад они вышвырнули из страны датчан. Возможно, он поступил правильно, и возможно, в случае успеха они добились бы мира. Однако Валленштейн не учел особенностей характера Арнима, в котором твердо засело непреодолимое чувство чести, не знавшее компромиссов и не позволявшее пойти на предательство, даже если бы оно могло спасти страну [949].

Появилась и эта трещина в уже разделенной протестантской партии, трещина в отношениях между курфюрстом Саксонии и его генералом. Иоганн Георг был готов к тому, чтобы уйти от Оксеншерны и заключить сепаратный мир с Фердинандом. Арним не соглашался, и пока в его руках была армия, он придерживался принципа «или все или ничего». Арним не видел или не хотел видеть одного прискорбного факта: создание Хайльброннской лиги настолько связало благополучие Германии с интересами Оксеншерны и Ришелье, что никакой всеобщий мир в империи невозможен до тех пор, пока Габсбурги не побьют Бурбонов или, наоборот, Бурбоны — Габсбургов.

3

Тем временем и в Нидерландах Ришелье и Оливарес делали все для того, чтобы разрушить последние надежды на мир. В 1632 году принц Оранский без сопротивления захватил Венло, Рурмонд и мощную крепость Маастрихт. Более амбициозный и менее осмотрительный человек дошел бы до Брюсселя. Фридриха Генриха сдерживали два соображения. Во-первых, он не был уверен в том, что его армия способна удержать линию коммуникаций между границей и фламандской столицей [950]. Во-вторых, ни он сам, ни правительство Соединенных провинций еще не знали, нужен ли им вообще Брюссель. С Ришелье уже существовало тайное соглашение о разделе Испанских Нидерландов: Франции должна была отойти южная, а голландцам — северная половина страны [951]. Фридрих Генрих не мог не понимать, что ослабление могущества Габсбургов ведет к возвеличению Бурбонов, и он должен был любой ценой сохранить буферное государство, отделявшее его от набирающей силу монархии. В Брюсселе об этом даже не догадывались, но голландцы, заклятые враги, оберегали его от агрессии Франции [952].

Стареющая эрцгерцогиня вряд ли осознавала все эти премудрости, но по крайней мере она увидела в нерешительности голландцев шанс на заключение мира и ухватилась за него обеими руками. Для этого у нее имелись веские основания. Принцу Оранскому помогали изменники среди фламандского дворянства [953]. Хотя заговор удалось вовремя раскрыть, он указал Изабелле на то, что почва под ее ногами зашаталась. Генеральные штаты, созванные в сентябре 1632 года, потребовали незамедлительных переговоров о мире. К этому их побуждало неутешительное положение, сложившееся в стране: армия нищенствовала, налоги выросли, торговля деградировала из-за войны и упадка в портах и городах [954]. С согласия Мадрида Изабелла повиновалась, делегаты для обсуждения условий перемирия с Соединенными провинциями были избраны [955].

Делегаты собрались к концу 1632 года. Но еще в конце ноября Брюссель получил два известия, которые все изменили. На место эрцгерцогини был назначен брат испанского короля, а в Лютцене убили короля Швеции [956]. Назначение инфанта Фердинанда, кардинала-инфанта, как его тогда называли, свидетельствовало о возобновлении попыток возродить влияние и популярность Габсбургов в Брюсселе. Смерть шведского короля означала то, что император снова может прийти на помощь. Тем не менее, несмотря на новую политическую ситуацию, и эрцгерцогиня, постаревшая и мудрая, и Фридрих Генрих предпочли бы договориться о мире. Но вмешалась неизменная вражда между Бурбонами и Габсбургами. Эркюль де Шарнасе переубедил принца Оранского и растормошил партию войны в Соединенных провинциях [957], а Оливарес и король Испании с самого начала не проявляли особого энтузиазма к мирным переговорам. Потратив тринадцать месяцев на безуспешные дискуссии, делегаты разъехались [958].

Смерть короля Швеции действительно придала новые силы династии Габсбургов. Все надежды теперь семейство возлагало на двух принцев, представителей молодого поколения. Тактичный, учтивый и благоразумный кардинал-инфант, которому было чуть более двадцати лет, брат Филиппа IV, вошел в доверие к Оливаресу [959] и стал правителем в Нидерландах. Его предназначали для церкви, еще в детстве сделали кардиналом, и принца всегда раздражали ограничения, которые это обстоятельство накладывало на получение удовольствий и реализацию амбиций. Ему все же удавалось с толком использовать те крохи свободы, которые предоставляло его духовное положение [960]. Когда он принял правление в Нидерландах, эрцгерцогиня сразу же попросила его по возможности отказаться от ношения церковных одеяний, поскольку кардиналы в роли статхаудеров вызывают неприязнь в Брюсселе [961]. Это вполне устраивало кардинала-инфанта, и с того времени на портретах он изображался без пурпурной мантии и пурпурной биретты, его тонкое овальное лицо обрамляли льняные кудри, усы свирепо топорщились, а сам он в доспехах и с маршальским жезлом восседал на гарцующем коне.