У Понта Эвксинского (Том 2)

Саклей поднял полу своего кафтана и прикрыл лицо в знак того, что он полностью отгораживается от всего этого дела. И потом с видом скорби вытер сухие глаза. Он сообразил, что дело принимает не столь уж плохой оборот и неожиданное признание Гликерии может оказаться кстати. Во всяком случае, задуманный удар был нанесен в присутствии целой толпы придворных и знатных людей. Хочет царь или нет, завтра скандал будет известен всему городу,. Карзоаз получит в глазах общественности Боспора далеко не лестную оценку... Но узнает и царица...

Стало очевидно, что близятся решающие события. Старик заметил, как выскользнул из зала Олтак и почти тут же вернулся и сел за стол. За окном зацокали копыта лошади. Ясно, что в город уже помчался посланец с новостями для Алкмены.

7

Воины и рабы тоже гуляли во дворе, около кухни и у коновязей. Сюда несли недоеденные куски мяса, лепешки, даже кислое косское вино, обычно разбавляемое водою. Воины после охоты проголодались и поедали все, что подвертывалось под руку. Их смех, веселые разговоры и похвальба слышались во всех углах обширного двора. Для царских собак изготовили овсянку с обрывками требухи и кишок забитых животных. Проворные рабы, прежде чем накормить собак, успевали выделить и себе изрядную долю собачьего угощения.

Новый раб, купленный взамен бежавшего Бунака, уже успел угодить дюжим воинам, расседлывая их лошадей, за что получил ковш вина. Овсянка с кишками, предназначенная охотничьим псам, показалась ему царским угощением. Охмелев, Астрагал отошел с деревянной чашкой к конюшне и присел на корточки, желая насладиться лакомым блюдом без помехи.

Неслышно ступая мягкими постолами, вошел во двор волопас, одетый в сырую овчину, с посохом в руке. Он хромал на правую ногу, поврежденную когда-то страшными зубами барса. Если бы сейчас на него поглядел жрец храма Гермеса Рыночного, то узнал бы в Саклеевом волопасе того подстрекателя, что произносил на днях бунтарские речи на рыночной площади. Видели его и на молениях фиаса единого бога, всегда внимательного и сурового. Этот человек не знал, что такое постель и теплый очаг. Он спал на голой земле у костра, зимой спасался от стужи под боком лежащего вола, а летней жары не замечал совсем. Его черное длинное лицо было изборождено морщинами, рот плотно сомкнут, только глаза, умные и внимательные, оживляли его своим холодным огнем. В этом человеке чувствовалось нечто необыкновенное. Он походил одновременно на мудреца и на дикого жителя Таврических гор.

Подойдя, он всмотрелся в незнакомую фигуру Астрагала, что с аппетитом выгребал грязными пальцами овсянку из деревянной плошки, чавкая и сопя носом.

- Что-то я не знаю тебя, человек,- гудящим голосом молвил волопас.- Видно, не столь давно ты в этом дворе? Откуда ты?

- Откуда я?.. Я сам продал себя в рабство доброму господину Саклею. И вот теперь сыт, даже пьян. И семья моя сыта, ей выдали за меня крупу, масло... Да любят вечно боги вашего хозяина Саклея!

- Ах, так это ты, Астрагал! А я не узнал тебя. Ты стал совсем другим.

- А откуда ты знаешь меня? - удивился раб и перестал жевать.

- Я... да так, знаю. Только, когда я раньше встречал тебя, ты был человеком, а теперь в тебе что-то собачье, ты и гнешься, как будто хочешь на четвереньки стать. Впрочем, ты и продавал себя - так уже гавкал, как пес. И еда у тебя собачья.

- Ты что, - с неприязнью скривился Астрагал, отставляя чашку,издеваешься надо мною? Если я раб, то ты-то кто? Не такой ли пес, как я?

- Я? Да, я пес,- отвечал волопас без тени улыбки,- только я дикий пес, а ты - дворовый. Ты лижешь руку, что наказует тебя и кормит, а я не умею. Потому мне и не досталось собачьей еды.

Дворовые дружно рассмеялись. Пастух считался чудаком и в то же время опасным человеком. Его любили слушать, но никто не дружил с ним, боясь его колючих речей, за которые не диво было угодить под плети.

- Эй, повариха! - окликнул волопас кухонную бабу.- А ну, возьми вот это да изжарь на палке!

Он достал из-под овчины убитого зайца и бросил на землю.

- Пусть я буду пес,- обиженно продолжал охмелевший Астрагал,пусть! Но вот я сыт. А что мне еще надо? Ничего!

Он говорил это так, словно старался убедить себя и окружающих в том, во что и сам не совсем верил. Некоторые кивнули головами не то одобрительно, не то с насмешкой. Никто не возразил ему.

- Значит, на роду написано тебе быть рабом,- изрек все с той же холодностью волопас.- Ибо не корми козла мясом, он не поймет его вкуса. Самая плохая трава для него слаще и вкуснее. Так и для врожденного раба - свобода в тягость.

- Опять ты умствуешь? - послышался со стороны густой бас Анхиала, недовольного тем, что рабы собрались в кучу.- Людям головы туманишь?

- Я не умствую,- отозвался Пастух, и в его голосе прозвучали нотки упорства и неуступчивости,- но я хорошо знаю, что даже отпущенный на свободу осел сам возвращается во двор хозяина, желая испить помоев, к которым привык. Разве это не так?

- Вот тресну тебя по черепу ножнами меча, так сразу эта дурость вылетит из твоей головы! Дикий степной пастух, а берешься судить! Ты вот тоже пришел на хозяйский двор и смотришь, чего бы съесть и выпить. Значит, и ты осел?

- Осел. Ты прав - мы все ослы. А я даже вьючный осел. Ну, а ты выездной. Но уши у нас одинаковые.

Анхиал, изрядно подвыпивший, побагровел от дерзких речей раба. Если бы на месте Пастуха был кто-то другой, он спустил бы с его спины шкуру. Но этому удивительному человеку многое прощалось. Встретившись глазами с огненно-холодным взглядом странного волопаса, Анхиал невольно отвернулся. Чтобы замаскировать смущение, он крякнул и провел рукой по усам.

- У кого боги отняли разум, тот сам лезет головой в омут. Хозяин разрешил тебе в город ходить на моления, думал - ума наберешься. Видно, нечего дырявым кувшином воду носить!

- Не ссорьтесь! - раздался веселый голос одного из царских псарей.- Лучше расскажите, откуда эта девка взялась. На коне скачет, как табунщик. Самого царя от волка спасла. Вот это девка!

Разговор принял новое направление. О Пастухе и его речах сразу забыли. Никто так не любопытен, как дворовые рабы, Каждому хотелось узнать, откуда и зачем приехала в имение эта ночная гостья. Уж не думает ли Саклей женить на ней Алцима?