Простофиля Вильсон

После этого Том покорился и стал одеваться, как все местные жители. Но ему, уже отведавшему веселой жизни, было неинтересно в скучном заштатном городишке, и с каждым днем это все больше его тяготило. Чтобы встряхнуться, он начал ездить на несколько дней в Сент-Луис. Там он находил компанию и развлечения себе по вкусу и, разумеется, кое в чем больше свободы, чем предоставлялось ему дома. В течение двух последующих лет эти поездки в Сент-Луис участились и срок его пребывания там с каждым разом становился длиннее.

Мало-помалу он начал запутываться, ибо занимался темными делами, которые не могли не кончиться плохо. Так оно и случилось.

Судья Дрисколл в 1850 году вышел в отставку и вот уже три года жил на покое, удалившись от дел. Он был председателем Общества свободомыслящих, причем единственным, кроме него, членом этого общества состоял Простофиля Вильсон. Ныне все интересы престарелого судьи свелись к еженедельным дебатам в обществе. Вильсон все еще тщетно пытался взять приступом одну из нижних ступенек общественной лестницы, ибо до сих пор ему не могли простить сорвавшейся у него с языка двадцать три года тому назад злосчастной фразы насчет собаки.

Судья Дрисколл дружил с ним и заявлял, что Вильсон обладает незаурядным умом, но на это смотрели как на одно из чудачеств судьи, и общество оставалось при прежнем мнении. Вернее, это была лишь одна из причин, мешавшая перемене общественного мнения, а существовала и другая, более важная. Если бы судья ограничился одним только высказыванием, это, возможно, подействовало бы, но он совершил ошибку, пытаясь подкрепить его фактами. Дело в том, что уже ряд лет Вильсон в тиши своего кабинета вел ради собственного удовольствия оригинальный календарь, слегка приперченный философскими размышлениями на каждый день, - как правило, в иронической форме. Находя шутки и афоризмы Вильсона забавными и остроумными, судья однажды взял с собой на целый день пачку листков из его календаря и прочитал некоторые записки кое-каким почтенным гражданам Пристани Доусона. Но эти люди не понимали иронии: их мозг не был на нее рассчитан. Они выслушали тонкие шутки с каменными лицами и пришли к непоколебимому убеждению, что если кто-нибудь и сомневался насчет того, заслуженно ли присвоена Дэву Вильсону кличка "Простофиля" (хотя они-то никогда не сомневались!), то отныне двух мнений быть не может. Так уж заведено в нашем мире: враг может довести человека почти до гибели, но, чтобы доконать его окончательно и бесповоротно, требуется добрый неосторожный друг. После этого случая судья стал еще нежнее относиться к Вильсону, уверовав пуще прежнего в достоинства его календаря.

Судья Дрисколл мог позволить себе даже свободомыслие, по-прежнему сохраняя свое положение: он был важной персоной в городе и потому не боялся идти своим путем и "меть собственные вкусы. Что касается второго члена Общества свободомыслящих, то ему дозволялось свободомыслие по той причине, что он был нуль в глазах граждан Пристани Доусона и никто не придавал никакого значения ни его мыслям, ни его поступкам. Вообще-то к Дэвиду Вильсону в городе относились довольно хорошо, даже любили, хотя ни во что его не ставили.

Вдова Купер, которую весь город фамильярно называл тетя Пэтси, жила в уютном красивом домике со своей дочерью Ровеной - весьма хорошенькой романтичной девицей девятнадцати лет, в остальном, впрочем, ничем не примечательной. У Ровены было два младших брата, тоже без особых талантов.

У вдовы имелась большая лишняя комната, которую она сдавала с пансионом, если находился подходящий квартирант. Но, к ее сожалению, комната пустовала уже целый год. Доходов миссис Купер хватало только на самое необходимое, а на деньги от сдачи комнаты можно было позволить себе кое-какие скромные удовольствия.

И вдруг однажды, в знойный июньский день, вдове Купер с неба свалилось счастье. Ее терпение было вознаграждено: объявление о комнате, данное в газете год тому назад, принесло долгожданный отклик. И главное, человек, выразивший желание поселиться у нее, был не какая-нибудь деревенщина - нет! Письмо пришло издалека, из таинственного, незнакомого мира, лежащего к северу от Пристани Доусона, - из Сент-Луиса. Вдова сидела на веранде, погруженная в радостные мечты, уставившись невидящим взором на сверкающую гладь величавой Миссисипи. Такое счастье ей и не снилось: ей предлагают не одного жильца, а двух!

Она прочла письмо своим детям, и Ровена, как на крыльях, помчалась отдавать распоряжения рабыне - служанке Нэнси - насчет уборки и проветривания комнаты. Сыновья же поспешили в город разгласить радостную весть, ибо она представляла всеобщий интерес и каждый был бы удивлен и обижен, если бы его не поставили в известность. Но вот Ровена, вся пунцовая от радостного возбуждения, вернулась и попросила мать еще разок прочесть письмо. Оно гласило следующее:

"Милостивая государыня! Я и мой брат прочли случайно Ваше объявление и решили обратиться к Вам с просьбой сдать нам Вашу комнату. Нам по 24 года, мы близнецы, родом мы из Италии, но длительное время проживали в разных странах Европы, а последние несколько лет живем в Соединенных Штатах. Нас зовут Луиджи и Анджело Капелло. Уважаемая сударыня. Вы выразили желание иметь одного квартиранта, но мы не доставим Вам никаких хлопот, если Вы разрешите нам жить вдвоем и платить за двоих. Мы приедем в четверг".

- Итальянцы! Как романтично! Только подумайте, ма, ведь в наш город никогда не заезжал ни один итальянец! Всем захочется их повидать, все будут сгорать от любопытства, а они будут принадлежать только нам. Нам одним!

- Да, шум поднимется изрядный.

- Мало сказать шум! Весь город будет ходить на голове! Не шутка ведь жили в Европе и всюду побывали! А к нам в город ни один путешественник никогда не заглядывал. Они ведь, пожалуй, и королей видели, - правда, ма?

- Трудно сказать, но шум и без этого будет.

- Еще бы! Луиджи, Анджело! Какие прекрасные имена, благородные, иностранные, не то что там Джонсы или Робинсоны! Они собираются приехать в четверг, а сегодня только вторник, - ах, как долго еще ждать! Вот к нам идет судья Дрисколл. Значит, он уже прослышал. Пойду открою дверь.

Судья, преисполненный любопытства, зашел их поздравить. Письмо прочли вслух и обсудили. Потом явился мировой судья Робинсон, тоже с поздравлениями; чтение и обсуждение письма повторилось. Затем один за другим стали приходить соседи, и поток посетителей обоего пола не прекращался весь день и в среду и в четверг. Письмо читали и перечитывали, пока оно не истрепалось до такой степени, что уже нельзя было разобрать ни слова; все восхищались его благородным и изысканным слогом, находя, что он свидетельствует о литературном опыте авторов, все были возбуждены, понимая великое значение этого события; что же касается Пэтси Купер и ее семейства, то они были на седьмом небе от счастья.

В те допотопные времена суда ходили как попало, когда мелела река. На этот раз пароход, который ожидался в четверг, до десяти часов вечера еще не прибыл, и публика зря проторчала на пристани целый день. Но они оставались бы там и дольше, если бы не сильнейший ливень, который разогнал всех по домам и помешал видеть прибытие прославленных иностранцев.

Пробило одиннадцать; во всем городе было темно; свет горел только в одном доме - у вдовы Купер. Дождь лил как из ведра, грохотал гром, но измученная волнением семья все еще не теряла надежды. Вдруг раздался стук в дверь, и все ринулись отворять. Вошли двое негров и внесли наверх, в комнату для гостей, два сундука. За ними следовали приезжие, и это оказались такие красавцы, такие элегантные благородные молодые люди, каких на Западе Америки никто и не видывал. Один был посветлее, другой потемнее, но в остальном они были похожи друг на друга, как две капли воды.

ГЛАВА VI

В ЛУЧАХ СЛАВЫ

Давайте жить так, чтобы даже гробовщик пожалел

о нас, когда мы умрем!

Календарь Простофили Вильсона

Привычка есть привычка, ее не выбросишь за