История Парижской Коммуны 1871 года (ЛП)

Нам предстояло пробиться через Марну для соединения с мифическими армиями провинций и форсировать реку у Ногена. Инженерные подразделения Дюкро справились со своей работой плохо. Мосты находились в непригодном состоянии. Требовалось подождать следующего дня. Противник, вместо того, чтобы быть взятым врасплох, смог подготовиться к обороне. 30‑го ноября вдохновенный штурм позволил нам овладеть Шампиньи. На следующий день Дюкро бездействовал, в то время как противник, отведя часть сил от Версаля, сосредоточил свои войска против Шампиньи. 2‑го декабря он вернул часть деревни. Весь день мы вели ожесточенные бои. Бывшие депутаты от левых были представлены на поле сражения письмом к их «глубокоуважаемому председателю». Тот вечер мы остались стоять лагерем на своих позициях, но наполовину замерзли. «Уважаемый председатель» приказал оставить одеяла в Париже, и мы выступили в поход — что было похоже на пародию — без палаток и медицинского обеспечения. На следующий день Дюкро объявил, что нам следует отступить. Этот бессовестный хвастун озвучил отступление «перед лицом Парижа, перед лицом всей страны». Из 100 000 солдат, выступивших в поход, и 50 000, принявших участие в боевых действиях, мы потеряли 8 000 убитыми или ранеными.

В течение 20 дней Трошю почивал на лаврах. Клемент—Тома воспользовался этим временем, чтобы распустить и заклеймить стрелков Бельвиля, ряды которых, однако, поредели из–за убитых и раненых. Лишь по донесению одного генерала, командовавшего в Винсене, он также подверг остракизму 200-ый батальон. Флуранса арестовали. 20‑го декабря эти яростные сторонники чистки наших рядов согласились обратить на себя некоторое внимание пруссаков. Ополченцы с берегов Сены двинулись к стенам Стэна без артиллерийской поддержки и атаковали Бурге. Противник встретил их сокрушительным огнем артиллерии. Успех, добытый Виль—Эвраром, не был развит. Солдаты вернулись в страшном оцепенении, некоторые из них плакали. Да здравствует мир! Каждое новое предприятие выдавало тайное намерение Трошю, нервировало войска, но не влияло на мужество Национальной гвардии, занятой в боях. В течение двух дней гвардейцы находились под огнем шестидесяти орудий на плато Д’Ур. Когда они понесли значительные потери, Трошю обнаружил, что их позиции не представляли большого военного значения, и приказал оставить эти позиции.

Из–за этих повторяющихся несуразностей легковерие парижан стало истощаться. С течением времени усиливались муки голода, деликатесом становилась конина. Жадно поедались собаки, кошки и крысы. Женщины часами стояли в холоде и слякоти в ожидании вспомоществования голодающим. В качестве хлеба они употребляли черный осадок непросеянной муки, который вызывал боли в желудке. Младенцы умирали из–за отсутствия молока в материнской груди. Ценность дров измерялась золотом, а бедняки могли согреваться лишь растопкой депеш Гамбетты, всегда оповещающих о фантастических успехах (26). В конце декабря лишения стали раскрывать людям глаза. Надо ли капитулировать при владении оружием?

Мэры не беспокоились. Жюль Фавр еженедельно принимал их на короткое время, во время этих приемов они шушукались за столом об осаде (27). Только один из мэров выполнял свой долг — Делеклюз. Он приобрел большой авторитет, благодаря своим статьям в Réveil, столь же беспристрастным, сколь острым. 30‑го декабря он бросил вызов Жюль Фавру, сказав коллегам: — Вы ответственны за существующее положение — и потребовал, чтобы муниципальный совет занялся обороной. Его коллеги возражали, особенно, Дюбай и Вашеро. Делеклюз вернулся к своим обвинениям 4‑го января, выдвинув радикальное предложение — отправить в отставку Трошю и Клеман—Тома, мобилизовать Национальную гвардию, учредить Совет обороны, возобновить деятельность Военного комитета. На это обратили внимания не больше, чем прежде.

Комитет двадцати округов поддержал Делеклюза выпуском 6‑го января красного плаката: — «Выполнило ли свою миссию правительство, которое обязалось обеспечить национальную оборону? Нет. Медлительность, нерешительность, инертность тех, кто нами правят, привели нас на край пропасти. Они не знают, ни того, как управлять, ни того, как воевать. Мы гибнем от холода и, почти, от голода. Совершаются бесцельные вылазки, кровопролитные бои без результата и беспрерывные ошибки. Правительство продемонстрировало степень своего умения, оно убивает нас. Сохранение этого режима означает капитуляцию. Политика, стратегия, управление Империей, продолжающиеся деятелями 4‑го сентября, осуждаются. Дайте свободу действий народу! Дайте свободу действий Коммуне!» (28). Это заявление выглядело откровенным и правдивым. Сколько бы свобода действий Комитета ни была ограничена, его призыв был справедливым и целенаправленным. До конца осады комитет оставался неустанным, проницательным наставником Парижа.

Большинство горожан, увлеченных известными именами, не обращало внимания на эти плакаты. Некоторые из тех, которые поставили на нем свои подписи, были арестованы. Однако Трошю обвинения задели. В тот же вечер он расклеил на стенах оповещение: «Губернатор Парижа никогда не капитулирует». И Париж через четыре месяца после 4‑го сентября снова рукоплескал. Интересовались даже тем, подадут ли в отставку в связи с заявлением Трошю Делеклюз и его помощники (29).

Тем не менее, без пристального взгляда еще невозможно было разглядеть пропасть, в которую нас усиленно загоняло правительство. Пруссаки подвергали наши дома бомбардировкам из фортов Исси и Ванв. 30‑го декабря Трошю, объявив, что дальнейшее сопротивление невозможно, призвал своих генералов высказать свое мнение и предложил в заключение сменить его. 2‑го, 3‑го и 4‑го января защитники Парижа обсуждали вопрос о выборах Ассамблеи, которой следовало рассмотреть обстоятельства катастрофы (30). Если бы не возмущение патриотов, Париж должен был бы капитулировать 15‑го января.

Предместья называли теперь членов правительства не иначе, как «бандой Иуды». Великие вожди демократии, устранившиеся 31‑го декабря, вернулись к идее Коммуны, ставшей, таким образом, символом их беспомощности и здравого смысла народа. Республиканский альянс, где Редрю—Роллен отправлял богослужение перед полудюжиной своих держателей кадил, Республиканский союз и другие буржуазные молельни зашли настолько далеко, что стали весьма энергично требовать созыва Ассамблеи Парижа для организации обороны. Правительство почувствовало, что нельзя терять времени. Если буржуазия присоединится к народу, то невозможно будет капитулировать без всеобщего восстания. Народ, ликовавший под артобстрелами, не позволит сдать себя как стадо баранов. Сначала нужно его умертвить, вылечить от «безрассудства», как выразился Жюль Ферри, освободить от нервного возбуждения. — Национальная гвардия удовлетворится лишь тогда, когда на поле боя падут 10 000 гвардейцев, — говорили члены правительства. Поддавшись уговорам Жюля Фавра и Пикара, с одной стороны, и туповатых Эммануэля Араго, Гарнье—Пажа и Пейеты — с другой, шарлатан Трошю согласился дать последний бой.

Это выглядело фарсом (31) и в то же время капитуляцией (32). 19‑го января Совет обороны констатировал, что новое поражение станет сигналом к катастрофе. Трошю хотел повязать мэров круговой порукой в вопросах капитуляции и возобновления снабжения продовольствием. Жюль Симон и Гарнье—Паж хотели сдать Париж с некоторыми оговорками относительно всей Франции. Гарнье—Паж предложил определить посредством специальных выборов лиц, уполномоченных вести переговоры о капитуляции. Так они вели себя перед сражением.

18‑го января завывание труб и грохот барабанов призвали Париж к оружию и привели пруссаков в боевую готовность. Для решающей операции Трошю мог выставить всего 84 000 человек, из которых 19 полков входили в Национальную гвардию. Он заставил их идти ночью в холоде и под дождем, в грязи полей Мон—Валдерьен.