Миссия "Алсос"

Эта находка явилась большим откровением для нашего майора X, который понял, как легко было бы любому шпиону получить такую же информацию в Вашингтоне.

«Боже мой! — воскликнул он, как человек, внезапно прозревший. — Вашингтон полон такими перечнями! Любой может видеть, кто посещает Ванневара Буша или «Джи — Джи» [6].

Наконец мы нашли настольные календари с записями на голландском языке, относящимися к поездкам в лаборатории Сорбонны и встречам с некоторыми выдающимися французскими учеными. Из этих записей стало ясно, что два известных голландских физика, которых я знал, были связаны с этой организацией. Кроме того, еще два молодых голландских физика были здесь штатными сотрудниками.

Продолжая поиски, мы нашли в этом доме, показавшемся сначала пустым, еще очень много различных следов и красноречивых указаний. Так, в почтовом ящике оказалась нераспечатанная почта, ведомости выплаты жалованья внештатным служащим, в том числе и нашему французскому инженеру. Мы теперь могли убедиться в том, что он сказал нам правду.

С тех пор я стал всегда исследовать настольные календари во всех помещениях, которые мы осматривали.

Следующий шаг казался ясным — следовало разыскать тех французских служащих, имена и адреса которых мы нашли. Однако, если судить по размерам их жалованья, только двое из них могли иметь некоторое значение: инженер — радист и старший секретарь. Но нам с ними не повезло. Инженер — радист находился в специальной тюрьме для коллаборационистов, и нам удалось увидеть его только по особому разрешению, которое к тому же пришло слишком поздно: мы проверили его досье в знаменитом Втором бюро [7] и установили, что он, оказывается, принадлежал к французской нацистской партии, но и в его деле ничего не говорилось относительно этого таинственного немецкого учреждения. Что же касается мадемуазель, то она перепархивала с квартиры на квартиру. Всюду нам говорили о том, как она красива и элегантна, что, несомненно, побуждало нас искать ее еще более усердно. Может быть, мы на этот раз натолкнулись на новую Мату Хари, пусть несколько меньшего масштаба, но, возможно, такую же красавицу?! По последнему адресу, который нам удалось узнать, нам сказали, что она уехала с джентльменом в американской машине и что обратно ее не ждали. Казалось, удача отвернулась от нас.

Теперь нашей задачей был розыск тех ученых, чьи имена мы обнаружили. С этим намерением Фред и я направились к известному книготорговцу и издателю научной литературы неподалеку от Сорбонны. В его магазине было мрачно и холодно, и помещение могло бы послужить великолепной декорацией для детективного фильма. Его владелец, мистер Фрей, мексиканский подданный мексикано — индейского и наполовину европейского происхождения, проживал в Париже уже много лет. Он рассказал нам о всяких интересных случаях, происходивших с ним во время оккупации, и в разговоре, конечно, упоминал имена иностранных ученых, никогда не упускавших случая побывать у него в магазине.

— Приезжали ли в Париж во время оккупации какие‑нибудь голландцы? — спросил я у него.

— Очень мало, — отвечал мистер Фрей. — Но один молодой физик частенько заходил сюда. Недавно я послал ему несколько книг, но они вернулись назад, как не полученные адресатом.

Он позвал своего клерка, который и принес нам посылку на имя мистера Цварта с уже известным нам адресом на улице Квентин Бошар. Мы были на правильном пути. Мистер Цварт был одним из молодых голландских служащих.

— О, чуть не забыл! — внезапно воскликнул наш хозяин. — Я же получил на днях письмо от него! Он очень славный малый. Дайте‑ка я попробую найти это письмо. Я не прочел его тогда внимательно и сейчас просто не помню, о чем оно.

Письмо нашли. Из него стало ясно, что Цварт живет сейчас у дальних родственников в маленькой деревушке Пон Сен — Пьер, возле Руэна. Это было именно то, что нам хотелось узнать, но мы не могли уехать, не дав хозяину понять того, что имели более серьезные мотивы для визита, чем это случайное обстоятельство. Нам пришлось пробыть у него некоторое время, чтобы выслушать еще несколько рассказов об оккупации. А в магазине становилось все холодней и холодней. Наконец мы вышли. Чтобы согреться, мы зашли выпить в небольшой бар, где и начали строить планы относительно нашей завтрашней поездки в деревушку возле Руэна.

В деревушке с помощью местного командира ФФИ (французские подпольные вооруженные силы) мы быстро нашли то, что нам было нужно. На наш звонок дверь открыл молодой человек, в котором я сразу же узнал голландца. Есть такие мелкие детали в одежде, прическе и выражении лица, которые много говорят наблюдательному человеку и очень часто позволяют определить национальность незнакомца. Немцы, например, предпочитают зеленые и коричневые тона в одежде и шляпы из грубого фетра. Голландцев часто можно узнать по их небрежным позам. Конечно, могли быть и ошибки, но этот молодой человек, открывший нам дверь, явно «не вписывался» в пейзаж французской деревушки.

— Вы мистер Цварт, — сказал я, поставив ногу так, чтобы он не мог закрыть дверь. — Можно войти? Нам надо поговорить с Вами.

Когда мы сказали, что нам нужно, он отказался разговаривать. Даже когда я намекнул о том, что нам уже кое‑что известно относительно этой таинственной фирмы, и упомянул несколько имен, он ответил лишь следующее:

— Я постоянно чувствовал, что в этой фирме «Целластик» было что‑то не то, но не имел с ней никаких дел. Я не хочу впутывать лиц, в такой же степени невиновных, как и я, и поэтому не желаю больше с вами разговаривать.

Я наконец потерял терпение. Я сам родился в Голландии и не считал более необходимым соблюдать вежливость по отношению к голландскому коллаборационисту, квислингу, окончившему Лейденский университет, т. е. тот же, что и я.

Я попросил товарищей выйти и, когда мы остались с ним одни, внезапно обрушился на него на голландском языке и высказал ему полностью все, что я думал о его поведении, измене, трусости, эгоизме. Он не знал, кто я, но моя неожиданная атака на его родном языке достигла цели. Весь его вид говорил о том, что он напуган и сознает свою вину.

На меня самого это подействовало, вероятно, не меньше, чем на него. Встреча с предателем, хотя бы даже и покорным, во много раз хуже, чем встреча с врагом. На протяжении всего пути обратно в Париж я был в подавленном состоянии.

На следующее утро мы информировали о нашем открытии голландского военного атташе в Париже. Он приказал мистеру Цварту явиться. К этому времени тот стал уже весьма послушным и готовым к сотрудничеству и сообщил нам все, что знал об этой компании.

Позднее, после прорыва фронта, мы захватили несколько немцев, участников этой шайки по научному шпионажу.

Один неразборчивый в средствах голландец по имени Клейтер, делец в области патентов, предложил немцам вывеску своей фирмы «Целластик» как ширму для технического шпионажа. Парижскую контору фирмы возглавлял некто Ручевей, скрывавшийся теперь в Альпах, в небольшом княжестве Лихтенштейн. Среди немецких сотрудников конторы был известный химик, профессор Криге из университета в Карлсруэ, который позднее рассказал нам, что он был прикомандирован к парижской конторе «Целластик» как активный сотрудник немецкой военной разведки (Абвер).

Всем сотрудникам фирмы вменялось в обязанность быть в личном контакте с французскими учеными, не спускать с них глаз, не допускать использования их работ против Германии и делать все, чтобы любое ценное открытие их могло быть немедленно применено в интересах Германии. Так, молодая румынская женщина — физик мадемуазель Тэнэску находившаяся в Сорбонне, оплачивалась очень хорошо, хотя ее единственной обязанностью было докладывать по телефону этой шайке в «Целластике» о всех заметных в ученом мире посетителях университета и о читавшихся там важнейших лекциях. В ее обязанности входило также знакомить деятелей из «Целластика» с французскими учеными. Именно ее телефонные вызовы были наиболее многочисленными среди записей телефонистки на коммутаторе, которые мы нашли.