Прощайте паруса (Поморы - 3)

3

Миновав громоздкий, заметно постаревший ряхинский дом, в котором все еще помещалось правление колхоза, Климцов нетерпеливо свернул в проулок и наконец оказался у родного порога. Еще довольно крепкий, обшитый снаружи тесом дом глядел окнами на безмолвный и холодный восток. Раньше он принадлежал Трофиму Мальгину, брату матери Ивана, которая сейчас жила на первом этаже. На втором разместился с семьей Андрей Котцов. Иван поднимался на крыльцо, когда, завидя сына в окошко, навстречу ему выбежала мать. - Ой, Ваня! Прозевала я... Ой, прозевала, Ваня! - Да что прозевала-то, мама? - Климцов, поставив чемодан, обнял ее. - Да самолет-от прозевала! Не знала, что летишь-то! Пошто не сообщил-то? Хоть бы телеграмму дал в три словечушка... - А так, мама, невзначай больше радости. - Ой, и верно, Ваня! Радость-то какая! Насовсем приехал-то? - Насовсем. - Ой, хорошо! Дай-ко я возьму чемодан-от. Устал, поди, за дорогу... - Почему устал? Ведь не пешком же... - В ероплане-то качает. Кого и мутит... - Кого и мутит, да не меня.

Мать хлопотала, стараясь получше принять сына: согрела самовар, принесла из чулана соленой рыбы, достала чуть запылившуюся от долгого хранения бутылку водки, поставила блюдо моченой морошки, пирог с сигом. - Боле ничего вкусненького-то и нет, - виновато оправдывалась она. - В рыбкоопе у нас бедновато: хлеб, соль, масло да консервы. Их навалом на всех полках. Баночна така торговля... - Да ты не беспокойся, мама. Я ведь не голодный, - сказал сын, умывшись и садясь к столу. - Морошки много ли нынче наросло? - Мало, Ванюшка Весной приморозило, прихватило цвет, а остальное летом от солнца выгорело. На открытых местах ягод не было, только в лесу. - Расскажи мне деревенские новости. - Дак какие новости-то, - мать села, стала наливать чай в чашки. - Все у нас вроде по-старому. - Как люди живут? - А по-разному, сынок. Кто хорошо, кто не шибко. Кто на промысел ходит на судах, те порядочно зарабатывают. На Канине у рюж хлеб хоть и трудный, но там расценки повыше. Рыбаки-наважники живут в достатке. На семге заработки меньше, все лето сидят на тонях, а уловы небольшие А я в деревне, на разных работах: куда пошлют. На хлеб зароблю - и ладно. Екатерина Прохоровна посмотрела в окно, как бы раздумывая, что еще рассказать сыну. За окном пошел снег хлопьями, видно, тяжелый, талый. - Старики умирают, молодежь растет. Парни становятся мужиками, уходят в море. А девки, как кончат школу, - до свиданья. Делать им в селе вроде и нечего. - Как нечего, мама? - удивился Иван. - Разве работы для девушек в колхозе мало? - Почти что нету. На промыслы нынче девки не ходят, не то что мы, бывало, целыми зимами на Канине жили. На тонях им скучно. Девки теперь пошли учены да белоруки... Им работу давай почище, боле для головы, чем для рук... Вот и уезжают кто в техникум, кто в институт, а то и на курсы какие-ни-набудь в Мезень, в Архангельск. Приживаются там, замуж выскакивают, детишек рожают... А парней-то наших и некому пригреть. Невест не хватает. Ну да парни-то все больше в море. На больших судах плавают, дале-е-еко... Придут в Мурманск, разгрузятся, винца попьют-погуляют - и опять рыбачить. А кто и в Унду прилетит, родителей навестить, в домашней баенке попариться. Деньги есть, а счастья у иного и нету. Это прежде говорили: "Бедней всех бед, когда денег нет!" Не в одних деньгах дело. Надо что то и для души, для отрады. Разглядывая сына, мать отметила перемены в его внешности: "Повзрослел. Русы-те кудерышки стали вроде пожиже... А глаза те же, серые, строгие, отцовские... И нос словно покрупнее стал, тоже как у батюшки покойного". Иван был невысок ростом, но крепок, широкоплеч. Светлые волосы вились, как ни старался их пригладить. Смуглое лицо еще хранило лагерный армейский загар. Лоб широкий, выпуклый, глаза сидят глубоко, отцовские, как говорит мать. А отец погиб на войне. В сорок третьем пришла похоронная... Растила Екатерина Прохоровна Ивана в трудное, бесхлебное время. Но вот вырос - и крепок и телом, и духом. В пятьдесят пятом году, окончив семилетку, подался Иван в училище механизации сельского хозяйства в районный центр Вельск. Выучился на механизатора широкого профиля, направили в колхоз. Весной работал на тракторе, а летом - на комбайне. Жил далеко от дома, от Белого моря. Сначала все было внове, увлекся работой, а потом заскучал. Решил осенью, когда управится с зябью, взять в колхозе расчет и вернуться домой. Но задержался. Познакомился с девушкой, погулял зиму, а весной женился. Мать приезжала на свадьбу, старалась быть веселой, а на душе лежала тяжесть: сын отбился от дома, забыл Унду, жену взял не в родном селе, не поморку... Собой, правда, хороша, лицом светла, голубоглаза и, видать, умна и добра, а все ж не унденская. Когда мать уезжала, то сказала сыну: - Приезжай домой, Иванушко! Вместе с женой приезжай. Старею я, скучно одной. Жить дома будете хорошо. Иван обещал уговорить молодую жену переехать в Унду, но тут подошел призыв в армию. - За женкой-то поедешь? - осторожно спросила мать. - Конечно, мама. У нас уж все решено. Погощу денька три и махну за Тамарой. Если самолет полетит. - Полетит! Как не полетит! Чубодеров часто у нас садится, - обрадовалась мать и сразу заговорила веселее: - Да ты что не пьешь-то? Дай-ко и я с тобой рюмочку подниму. С возвращеньицем! Узнав о приезде Ивана, к ним спустился со второго этажа сосед Андрей Котцов. Получив два дня отдыха, он был навеселе, ощущая полную свободу: жена на работе, дети в школе. - Привет солдату! - сказал он, садясь на широкую лавку. - Здравствуйте, Андрей Максимович, - ответил Иван. - Садитесь к столу. Андрей не заставил себя упрашивать, поднял стопку. - По случаю демобилизации из Советской Армии! С прибытием на родную землю! - Все плаваете? - немного погодя, спросил Иван. - На "Боевике"? Что за судно? - Приемо-транспортное судно. В каботажку ходим. Хочешь ко мне в команду? Климцов помолчал, подумал. - Пока отдохну. Там будет видно. - Тоже верно. Где воевал? - спросил Котцов. - Я не воевал, не пришлось... - А, да... - Андрей махнул рукой и рассмеялся. - Оговорился. Прости. У нас, у фронтовиков, в привычку вошло: как встретимся, то первый вопрос где воевал, на каком фронте. Да-а-а. А мы, брат, с Дорофеем Киндяковым хватили горячего. На боте плавали всю войну. Теперь он там под берегом стоит. - "Вьюн"? Знаю. Мы с ребятами играли на нем в моряков, когда я в школе учился. - И теперь сопленосые играют. Пусть. Может, вырастут - станут морскими скитальцами. Однако нынче деревянному флоту пришел конец. Отслужили свое бота и шхуны... Я тоже мечтаю плавать на тральце1. Климцов одобрительно заметил: - А что? Вы можете. Возраст еще позволяет. - Могу, - Андрей захмелел, стал развязнее и откровеннее. - Верно ты оценил! А другие не ценят. Вот недавно было: парторг Митенев предлагал с капитанов меня снять, - я временно вожу судно, заменяю Дорофея, он клуб строит. А почему? Да потому, что шторм был, ночь, ни черта не видать... Не нашел елу с рыбаками... Вот за это самое и взъелся Митенев. Он, брат, у нас всему голова. Его даже Панькин побаивается. - Это какой Митенев? - спросил Иван. - Бухгалтер, что ли? - Он не только главбух, но и партийный секретарь. С ним ухо надо держать востро. Строгий мужик, волевой. Одним словом, как это сказано?... Во-люн-та-риз-ма. Ишь ты как! - Зря наговариваешь, Андрюха, - сурово одернула мать. - Почто лишнего выпил? Митенев хороший мужик, деловой. Знаю его с малых лет. А тебя поделом постращали: судном ты правил, видать, неважно. На праду не обижайся. От правды отстанешь - куда пристанешь? Котцов в изумлении уставился на Екатерину Прохоровну: - И ты, мать, в ту же дудку? Вот не ожидал... А еще соседка! - Соседка - не соседка, а думай, что говоришь. Котцов помолчал, поводил пальцем по узору клеенки на столе, потом, положив руку на плечо Ивана, вернулся в своих воспоминаниях к войне: - А мы с Дорофеем на боте плавали... Мины - не мины, обстрел - не обстрел - идем! Мы маленькие, в нас снарядом попасть трудно. И вдруг он запел: