Пограничники

Гусаров хоть и не комиссар, но он готов вместе с командиром эту ответственность разделить. Когда Сергей Ильич говорит об этом начальнику отряда, Деглав благодарно жмет ему руку и в своей манере тянет слова:

— Спасибо тебе, комиссар, другого я не ожидал.

Машина — «голубая антилопа» — заехала за Деглавом и Гусаровым, и они сели в кузов, чтоб договориться о деле. Ледяные удары встречного ветра выжимали из глаз слезы, не то что говорить — дышать трудно.

— Товарищ Деглав, — кричит сквозь ветер Гусаров, — я займусь офицерами и солдатами, а ты бери на себя генеральско-дипломатическую сторону дела. Идет?

— Ладно, комиссар! — улыбается начальник отряда. Приехав в отряд, он докладывает «наверх», в округ, об инциденте. Оттуда ответная телеграмма-приказ: для проведения операции на заставу станции Отпор из управления отряда выделить усиленную боегруппу под командованием помощника по политчасти товарища Гусарова.

— Чьим? Чьим? — не поняли оба.

— Товарища Гусарова, — снова прочел шифровальщик.

— Так, — досадливо морщится Деглав. — Когда-то ты просился на боевое дело, я не пустил. Теперь мне бы надо идти — посылают тебя.

— Все правильно, — отвечает Гусаров, — теперь ты берешь на себя организационную сторону дела, а я оперативную. Начальник отряда должен быть в управлении на все время операции. Ведь не исключается какая-то вражеская провокация в другом месте, кто тогда заменит тебя?

Они решают: Гусаров с двумя конными дивизионами, пулеметным взводом и артиллерийской батареей из состава мотомехмангруппы выдвигается к границе, разоружает военнослужащих китайской армии, обеспечивает их охрану и безопасность, а также усиливает охрану границы.

Деглав берет трубку телефона:

— Товарищ дежурный, объявляйте в мангруппе боевую тревогу.

Ночь за окном. Мороз. Дикий даурский ветер. Уже отпела в казарме тревожную побудку труба. Там зажигаются огни, гремят команды, раздается лязг оружия, храп коней, тарахтят окованные колеса пушек… Деглав и Гусаров курят перед дорогой.

— Ну, удачи тебе, комиссар!

— Счастливо оставаться, командир! Передай Доре, что я на операции, пусть не беспокоится.

— Все сделаю.

Гусаровский отряд выступил еще до рассвета. Шли на рысях всю дорогу. Отставших не было — сказывалась отличная тренированность всего личного состава пограничного отряда. Перед маршем Сергей Ильич сказал своим пограничникам несколько слов. Ледяной ветер обжигал лицо, относил в сторону слова. Поднимаясь на стременах, перекрикивая вой стихии, комиссар обращался к пограничникам. Говорил коротко, энергично, рубя фразы:

— Здесь в восемнадцатом красногвардейские отряды — их составили рабочие Читы, солдаты, железнодорожники, забайкальские партизаны, крестьяне — отбивали бешеные наскоки контрреволюционных атаманов Семенова, Калмыкова. Эти вот сопки видели бесстрашные атаки наших старших; товарищей, ваших отцов. Их кровь впитала эта земля… Будем достойны подвигов героев революции. Вперед!

Вот и рассвет. Станция Отпор мигает непотушенными огоньками. Там тихо, выстрелов нет, значит, все проходит мирно.

Оставив коноводам лошадей в пристанционном садике, Гусаров с группой командиров (в их числе надежный боевой друг Налетов) идет через здание вокзала на перрон. Навстречу с лавок поднимаются китайские военные, один — невысокий, пожилой — впереди.

Обе группы останавливаются, все подносят руки к головным уборам.

Генерал долго говорит и кланяется, еще дольше переводят его и тоже кланяются. А ты изволь ждать. Это называется восточной, или китайской, церемонией. Ненарушимый этикет.

— Генерал Су, — произносит Гусаров, выслушав бесконечные приветствия, — от имени своего командования предлагаю вам возвратиться на территорию вашей страны, поскольку вы самовольно переехали границу.

Выслушав переводчика, генерал жестом неподдельного ужаса выказывает свое отношение к словам собеседника.

— Нет, нет, нет! — уже не церемонно, а торопливо отвечает переводчик-китаец. — Они нас всех убьют. Мы предпочитаем сдать вам оружие…

— Это ваше окончательное решение? — спрашивает Гусаров.

— Да, да, да! — поспешно кивает генерал.

С перрона входит Налетов, обращается с рапортом:

— Товарищ помполит, к вокзалу подходит еще один поезд со стороны станции Маньчжурия.

— Примите и тоже перегоните на запасный путь.

— Генерал Су хочет сказать вам, господин советский генерал, что в этом поезде едут запертые на замки наши пленные. — Это сообщает переводчик.

Час от часу не легче!

— Кто они?

— Это японские резиденты в Маньчжурии и китайские служащие нового правительства Маньчжоу-Го. Японцы — очень важные пленные, господин советский генерал.

— Сколько еще будет эшелонов?

— Это последний, господин советский генерал.

— Хорошо. Только я не генерал, — говорит Гусаров.

Как объяснить, что в Красной Армии нет личных воинских званий ни генеральских, ни офицерских, а есть обращение по занимаемой должности. До сих пор слово «помполит» не встречало никаких затруднений — обращались свои, а тут изволь объяснять представителям другой нации, людям чужой страны, как им тебя величать. В петлицах у тебя три «шпалы», но обращение «помполит» для китайцев трудно и непонятно.

— Зовите меня «комиссар», — говорит Гусаров, вспомнив Деглава и его обращение. Подходит Налетов, и Сергей Ильич добавляет, что это его помощник, которого надо называть «господин советский командир».

У генерала и его переводчика усталые, несчастные лица, но они подобострастно улыбаются Гусарову и Налетову. Что ж, теперь о деле.

— Переведите, — говорит Сергей Ильич, — что сейчас мы составим списки всех находящихся в эшелонах, оружие изымем, за исключением генерала Су — ему будет оставлено личное оружие, а офицерам — их сабли.

— Или шпаги, господин советский комиссар.

— И шпаги.

— А полицейским вы позволите оставить оружие?

— Нет! — решительно говорит Гусаров. — Мы гарантируем вашу безопасность, и в помощи китайской полиции вы нуждаться не будете. Все!

И он уходит. Дел много, и некогда разводить церемонии, прежде всего надо организовать усиленную охрану границы, и помполит отдает необходимые распоряжения. Потом идет к прибывшим эшелонам. Вокруг них охрана — пограничники с заставы Отпор и спешенные кавалеристы из мангруппы.

Китайские солдаты в рваном обмундировании, плохой обуви. Они складывают оружие в тупике у пакгаузов.

— Гранаты сложить отдельно в ближайшем карьере и взорвать во избежание несчастных случаев, — приказывает Гусаров.

— Есть! — отвечает Налетов.

— Автомобили пусть пока останутся на платформах. Проследите, чтоб их шоферы были при машинах.

— Есть.

В каждом вагоне, в каждой теплушке — своя жизнь. Вот эти купе-ячейки предназначены для генералов (их в поезде оказалось, кроме Су Бен-вена, еще десять), а при них жены, дети, слуги и денщики. В других вагонах-ячейках — полковники (числом 17), в третьих — майоры, в четвертых — поручики, прапорщики, далее — гражданские чиновники и чины полицейские, студенты, семейные женщины и публичные женщины и солдаты. Эти последние — парии этого общества, они дрожат от холода, у них голодные худые лица, они сдают почти негодное оружие и гранаты, опасные прежде всего для их владельцев.

Вот она, частица общества, разделенного классовыми, сословными перегородками. Помполит Гусаров намечает сегодня же провести в подразделениях маневренной группы и на заставе Отпор политбеседы, разъясняющие социальный смысл этого пограничного эпизода.

Вот второй поезд. Три классных вагона. Внешне здесь все навыворот: чиновники Маньчжоу-Го, одетые в чистенькие мундиры, почтительно уступают дорогу и кланяются чумазым бравым оборванцам, быстроглазым кули с длинными косами, величественным, чуть не царственной осанки нищим… Все эти люди — маскировавшиеся, вжившиеся в свои роли за десятки лет жизни в чужой стране полковники, майоры, капитаны японской императорской армии, резидентура, которой так гордится создавший ее генеральный штаб.