Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

Старик замолчал, то ли наговорившись, то ли не находя ответа, потом надумал поддакнуть:

- Едем давеча в лодке, а я думаю, мол, захотели на отдых, будто уж все поделано. А дела-то еще у-у-у!.. Одной грязи сколько выгребать.

- Декарт утверждал, что земной шар - это солнце, покрытое грязью, проговорил Кирилл, ни к кому не обращаясь.

Старик встал, медленно потянулся, спросил:

- Ученый какой?.. Насчет солнца ученому виднее. А насчет грязи мы сами замечаем.

Он тут же, прикрыв от закатного света глаза, добавил:

- Кого это господь дает?

По краю берега близился оживленной походкой человек в большой соломенной шляпе. Двое мальчиков, то забегая перед ним, то отставая, пригибались и кидали в воду гальку на состязание - кто выбьет больше "блинчиков", то есть у кого запущенный камень сделает больше скачков по поверхности, прежде чем затонет. Было уже слышно, как они выкрикивали счет, ускоряя его к концу, вместе с учащающимся подскакиванием камней: пя-ять, шесть, семь, восемь-девять-десять!

Рагозин вдруг вскочил.

- Смотри-ка!.. Да ведь... да ведь это...

Он безотчетно шагнул вперед, воскликнул:

- Ну конечно, он! Арсений Романыч! - и пошел, стараясь шире ставить вязнувшие в песке босые ноги.

- Арсений Романыч! - крикнул он.

Мальчики понеслись ему навстречу, но, не добежав, растерянно стали и обернулись к Дорогомилову, который торопился за ними.

- Ну, здорово, вы, ходатаи по делам, - засмеялся Рагозин, сразу узнав Павлика и Витю. - Тащите скорее своего подзащитного!

Они и правда кинулись назад, схватили с обеих сторон Арсения Романовича за руки, и он пробежал с ними несколько шагов и остановился, почти такой же, как они, растерянный.

Сняв шляпу, он поправил или, пожалуй, старательнее запутал свои космы и стал одергиваться, явно стесняясь, что рубаха на нем заправлена в брюки и брюки кое-как держатся на стареньких подтяжках.

- Не грех ведь нам и облобызаться, - сказал сияющий Рагозин, здравствуйте, дружище.

Они поцеловались. Мальчики подпрыгнули от восторга (они впервые видели, чтобы Дорогомилов целовался) и наперегонки сунули Петру Петровичу свои перепачканные руки.

- Вы, пожалуйста, Петр Петрович, пожалуйста, извините моих сорванцов, - заговорил счастливый, но ужасно как засмущавшийся после объятий Дорогомилов. - И не подумайте, прошу вас, что это как-нибудь я... То есть совсем не я их надоумил, ну, чтобы они пошли к вам... с этим выдуманным делом... Они сами, все как есть сами...

- Да Петр Петрович же знает, что это мы сами придумали, вот я и Витя...

- Погодите вы! Я хочу объяснить.

- Ничего не надо объяснять, ничего! - успокаивающе и с упреком перебил Рагозин. - Мне все известно, все! Неизвестно только, почему вы от меня прячетесь, а? Я-то ведь черт знает как все время занят. А вы...

- Именно, именно! - завосклицал Дорогомилов. - Потому мне и стыдно, ей-богу, как это все...

- Бросьте! Как вы здесь очутились, на косе?

- Мы с удочками, удить приехали, - за всех отозвался Павлик и махнул рукой назад, - вон там наша лодка. Поставили девять удочек еще в обед, и ни разу не клюнуло. Клева нет никакого, хоть лопни!

- А у вас закидные? - спросил Витя.

- На живца, да? - спросил Павлик.

- Верно ведь, на червя сейчас не берет? - спросил Витя.

Так они в кучу сыпали вопросы, не давая говорить взрослым и сами недосказывая всего, что хотелось, пока не подошли к костру и Рагозин не сказал им:

- Ну, знакомьтесь, как полагается: докладывайте, кого как зовут, кого как величают.

И мальчики назвали себя по-школьному вежливо: Витя Шубников, Павел Парабукин.

Кирилл даже вздернул голову от этого, словно нарочно подстроенного, сочетания фамилий. Он поздоровался с мальчиками без следа своей уверенной скорой манеры. Витино лицо поразило его - так много неуловимо памятного заключалось в милой связи детских черт.

- Твою маму зовут Елизаветой Меркурьевной?

- Да, - смущенно ответил Витя. - Вы разве знаете?

- Ты... один у нее? - спросил Кирилл, после маленького замешательства.

- Один... Вот дядя Матвей живет вместе с нами.

Старик кивнул:

- Мешкова внучонок...

Рагозин пристально наблюдал за Кириллом, но того как будто всецело занимали дети.

- Вы давно дружите? - обратился он к Павлику, разглядывая его почти так же настойчиво, как только что изучал Витю.

- Мы все время дружим, - смело ответил Павлик и обернулся на Дорогомилова: - Правда, Арсений Романыч?

Говоря с мальчиками, Кирилл, против воли, непрерывно слышал присутствие Дорогомилова, и ему мешало чувство, что этот неожиданный пришелец ждет его взгляда и тоже непрерывно и как-то особенно ощущает его присутствие. Как ни изумила его встреча с сыном Лизы и одновременно с братом Аночки, он будто умышленно затягивал с ними разговор, чтобы овладеть собой и спокойно ответить на ожидающий взгляд Арсения Романовича. Он смутно знал этого человека, но с очень ранних лет таил к нему бессознательную неприязнь, которая позже, когда стала известна история гибели отца, превратилась в затаенную вражду. Кириллу в детстве нравились уличные мальчишки, дразнившие Дорогомилова Лохматым, и про себя он называл его не иначе.

- А это Дорогомилов, будьте знакомы, - приподнято сказал Рагозин.

И Кирилл произнес по слогам с холодной отчетливостью - Из-ве-ков! - и в упор уставил глаза на Лохматого, и увидел на его старом смятенном лице бумажную бледность. Тогда он тотчас решительно ответил на свой бередивший чувство скрытый вопрос: да, виноват! И ему захотелось во всеуслышанье грубо спросить: скажите, где утонул мой отец? Или уж еще злее: где вы утопили моего отца?

Но едва он ощутил трепещущее и в то же время обрадованное рукопожатие Арсения Романовича, совсем другой вопрос явился его мысли и отрезвил его. Не испытывает ли - подумал он - не испытывает ли тот, кто спасся из беды, всегда какую-то свою вину перед тем, кто от этой беды погиб? Может ли он быть спокоен, даже если сделал все, чтобы спасти погибшего?

- Знаешь, Кирилл, - все еще возбужденно сказал Рагозин, - я ведь в десятом году уцелел благодаря Арсению Романовичу.

- Ах, что вы, ах, что! - взмахнул шляпой и весь заколыхался Дорогомилов, протестующе и потрясенно. - Совсем не то, совсем! И не надо, что вы!