Московское метро: от первых планов до великой стройки сталинизма (1897-1935)

У многих, впрочем, чувство внутреннего долга дополнялось также страхом исключения из комсомола: «В райкоме поставили вопрос таким образом, что, если не пойдешь, отдашь комсомольский билет. А мне этого не хотелось, мне вообще не хотелось из этой комсомольской организации уйти. Хотелось остаться среди своих ребят» ^{1283}. Личные интересы с точки зрения комсомольской организации не имели значения: «Секретарь ячейки меня спрашивает, ну, Настя, пойдешь на метро? А я отвечаю: посоветуюсь с родителями. А он мне и говорит: а ты когда в комсомол поступала, обещала все выполнять, должна и это выполнить. Пришлось согласиться» ^{1284}. Комсомолка Одрова, таким образом попавшая на Метрострой и поставленная бетонщицей, вначале отказалась от этой работы, но затем смирилась, утешая себя тем, что ей придется проработать только несколько месяцев: «Часто, бывало, про себя думала: ну их к черту с этой работой. Иногда бригадир скажет: уйдем, Настя, отсюда, оставим комсомольские билеты. А я ему отвечаю: что ты, остается уже немного, а мы бросим комсомольские билеты» ^{1285}.

Дополнительные обязанности профсоюзной активистки и, прежде всего, участие в «легкой кавалерии» [135] поддерживали ее терпение, поскольку таким способом она могла несколько скрасить подневольную работу ^{1286}. Связанная с членством в комсомоле «общественная» работа, т. е. поручения, выполняемые помимо собственно трудовой деятельности, воспринималась не только как обременительный долг, но вносила в жизнь разнообразие, рождала чувство ответственности и давала возможность проявить власть. Нельзя недооценивать и тот мотив, который рождал чувство причастности к совершению чего-то важного [136].

Большинство молодых коммунистов впервые в жизни оказались на ответственном посту, командуя рабочими в качестве бригадиров или как инспекторы по качеству обретая такие права, которые придавали им авторитет даже у среднего руководящего состава шахт и дистанций. Совмещение постов было обычным делом: примерный комсомолец-активист помимо того, что являлся бригадиром, выполнял также обязанности «общественного инспектора по качеству» [137], профсоюзного организатора, редактора многотиражки участка, а также работал пропагандистом в бараках ^{1287}. Чувство собственной значимости и востребованности усиливалось высоким рангом стройки, которая была у всех на устах, а также тем фактом, что строительство метро часто посещали известные деятели советской страны: «Когда со мной разговаривал тов. Шверник (советский профсоюзный лидер. — Д. Н.) и еще тут же был тов. Осипов из пострайкома, то я себя чувствовала на таком большом посту», «Шверник со мной разговаривал больше часа. После таких вещей я с еще большей яростью брался за работу. Вообще, если в райкоме мне что-либо говорили или Шаширин разговаривал, я после этого собирал бригаду и говорил», «Ребята, перед нами поставлены такие-то задачи. Это очень много помогало в работе» [138].

Аналогичное воздействие оказывало награждение орденами, которые вручались по случаю окончания строительства первой очереди метро в присутствии Сталина, Кагановича, Ворошилова, Молотова, Орджоникидзе и других высокопоставленных функционеров. Многие метростроевцы были награждены тогда орденом Ленина и другими высокими орденами. Такие праздничные награждения были не только пропагандистским церемониалом, но применялись также как средство укрепления лояльности по отношению к власти ^{1288}.

Для ряда комсомольцев участие в строительстве метро стало испытанием в узком смысле этого слова. На них были возложены дисциплинарные взыскания и наказания, которые можно было загладить только «испытанием на производстве». Чтобы добиться вновь полного признания, они вызывались на самые опасные работы или трудились с особым «энтузиазмом» ^{1289}.

Важную роль в ходе мобилизации и в работе играли личные связи, динамичные процессы в группах и честолюбивое стремление не уступить другим. Тех, кто собирался бежать со стройки, коллегам и друзьям, которым они симпатизировали, удавалось уговорить остаться ^{1290}. Нередко случалось так, что пара «энтузиастов» увлекала за собой других, и тем не оставалось ничего другого, как следовать за ними, если они не хотели рассориться с друзьями или чтобы над ними насмехались как над лодырями и слабаками. Типичной картиной была запись на строительство метро сплоченными комсомольскими группами и отправка на стройку строевым шагом с песнями ^{1291}или вызов на социалистическое соревнование одной комсомольской ячейкой другую с заявлением, что первой отправит определенное число комсомольцев на строительство метро ^{1292}. Некоторые, опасавшиеся этого шага или не уверенные в себе, давали таким образом себя убедить ^{1293}. «Когда на собрании хвалили бригаду Реброва, у нас появлялась зависть и желание во что бы то ни стало их побить. Все другое нас не интересовало», — описывал один из комсомольцев мотивацию своей бригады при строительстве железнодорожной ветки к каменоломням в Веневе ^{1294}.

В группе, особенно если она сама перед собой поставила сложную задачу, эти чувства могли усиливаться и облекаться в патетическую форму. В марте 1934 г. двести комсомольцев-метростроевцев отправились в Архангельск, чтобы на месте наладить застопорившуюся отгрузку древесины для Метростроя. Во время поездки они выпускали «Бюллетень», в котором можно было прочесть следующее: «Коллектив — великое дело. Он ломает жизнь, как сухую глину. Мы — творители лучших дней. Мы — кузнецы будущего. И вот поэтому сегодня нетерпеливо ожидаем Архангельск. Наши руки ждут работ. Отвечая на призыв московского комитета, мы заявляем: поставленные задачи перед комсомольским отрядом мы выполним с честью. Мы будем штурмовать лес, как штурмовали землю под Москвой. Пусть знают все метростроевцы, что их комсомольский отряд будет и здесь, на севере, четко выполнять боевые задачи» ^{1295}.

Среди отправившихся в Архангельск был, впрочем, и человек, который записался в поездку совсем по другим мотивам: он назвал себя «бродячей натурой» и поездку на Белое море рассматривал как приключение, сравнимое с одновременно проходившей экспедицией «Челюскина» ^{1296}. [139] Мотив поиска приключений, очевидно, присутствовал и у других молодых людей, которые нарочно записывались на шахту, слывшую одной из самых опасных, где постоянно происходили прорывы грунтовых вод и обвалы ^{1297}.

Для части юношества, особенно выросшей в далекой провинции, Метрострой давал возможность наконец что-то испытать в жизни и обозначал переход к взрослению: «Мне было 16 лет, и я учился на слесаря. И еще ничего не пережил. И моя жизнь такая же обычная, как у моей матери, которая 20 лет живет в одном и том же городе. И что это за город! Хвалынск! Вдруг стало известно о строительстве метро в Москве. Это был удобный случай уехать отсюда. В Москву они и без того бежали. […] Молодежь бежала в Москву без ведома родителей, как когда-то мальчики, начитавшись “Тома Сойера”, бежали в Америку» [140].