Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)

Армейские «партии» громили «бунтовщиков», но военные действия и гражданские смуты не способствовали развитию бизнеса, тем более что в 1723 году началось турецкое вторжение в Иран. Левашов все же старался: в июле он доложил, что предписанные ему поиски какого-то «эзенгоутова дерева» не увенчались успехом, зато обнаружен «шемшит» (самшит?) «пригодной толстоты», а также деревья «лиликан», «азад», «сима-карагач» и «нар или гранатное», о возможности использования которых в судостроении должно дать заключение Адмиралтейство ^{744}. Образцов же местного риса и мазандеранского сахара, интересовавших Мануфактур-коллегию, он в то время добыть так и не смог «за нынешними замешательствы и бунты»- только в июне 1726 года они были отправлены «для пробы». Судя по имеющимся в нашем распоряжении документам, эти изыскания практических последствий не имели.

Однако главным источником доходов Гиляна был шелк. В 1722 году Петр I в Астрахани беседовал с индийским купцом Абдураном Банианом и узнал от него, что до 1721 года из этой провинции вывозилось до девяти тысяч тай шелка; при продажной цене на западноевропейском рынке в 80 рублей за пуд, то есть 640 рублей за таю, такая масса товара могла приносить миллионы рублей прибыли ^{745}. Естественно, что хозяйственный государь стремился поставить под контроль производство столь ценной продукции. В этом отношении командование достигло определенных успехов, правда, сам Петр о них уже не узнал.

Летом 1725 года Матюшкин прислал в Петербург образцы продукции (четыре батмана шелка-сырца) с «новозаведенного ее императорского величества заводу» в Гиляне. Из Коллегии иностранных дел шелк был передан для «освидетельствования» в Мануфактур-коллегию, и ее специалисты признали: товар «может происходить в дело штофов», но годится и для изготовления чулок; согласно сделанным расчетам пуд тамошнего шелка должен был обходиться в 26 рублей 90 копеек, тогда как шелковые мануфактуры столицы покупали сырье по 40-50 рублей ^{746}.

В апреле 1726 года Матюшкин получил указ «продолжать» работу шелкового «завода», поскольку пробы были признаны удачными ^{747}. Но оставшийся после отъезда командующего главным начальником в Гиляне Левашов в обстоятельном донесении от 18 мая 1727 года усомнился в перспективах российского шелководства. Генерал рассказал, что в «ново-заведенном заводе» строения («сараи») были построены его солдатами, кровли и солома взяты «с ызб бунтовских деревень», а тутовые листья для червей — из конфискованных «садов бунтовщиков».

Побывавший в плену в Средней Азии сержант Федор Ефремов подробно описал процесс получения шелка: «Когда черви появились, чтоб было великое тепло, когда ж заснули, чтоб малое тепло, после сна холодновато. При том любят они чистоту, сухость, и чтоб не было дыму, пыли, сырости и вони. Черви, когда черны, то голодны и много едят, белы мене едят, желты сыты. Смотрят прилежно, чтоб листья не были сухие, вонючие, мокрые, холодные, горячие; кормят червей на камышовых рогожах, постилают мелкое сено, сверху холст, чтоб червям было мягко, рогожки постилают, где не бывает сырых паров, наблюдают, чтоб червям не было тесно, а буде тесно, берут лопаточками и кладут на другие места. Когда черви созреют и начнут для свивания гнезд искать места, в то время берут лопаточками, кладут в клетки плетеные из таловых прутиков, во оных клетках черви вьют гнезды, кои становят на высокие места, где нет сырости и зною». Свитые шелкопрядами «гнезды будут с большой дубовый желудок: те гнезды, кои для шелку, кладут в корчагу и для заморивания, чтоб бабочки не родились, сыплют на них несколько соли, обертывают в тутовый лист, у корчаги горло замазывают глиной; потом морят 8 и 9 суток, и так сделается сверху плена, в средине желто; те гнезды, вынувши из корчаги, варят в котлах, а из котла вьют на колесо очень тонко, по 4 и по 6 человек, после варения будет серый из желта шелк, который потом варят в разных красках» ^{748}.

Заготавливать корм для червей могли, очевидно, и солдаты. Но выведение шелкопрядов — работа сложная: начиналась она в Гиляне в марте, когда в «натопленной избе» без окон червячков начинали кормить, а в мае их выносили на воздух в специально построенные «шалаши»; полученные коконы надо было особым образом кипятить, затем осторожно разматывать и свивать несколько нитей в одну, чтобы получить пригодный для обработки шелк-сырец, или «грежу»; этот технологический процесс наблюдали путешественники и в XIX веке ^{749}.

Следить за работой гусениц-шелкопрядов и уж тем более разматывать тончайшие шелковые нити из коконов служивым было не под силу — требовался многолетний опыт. Поэтому на «заводе» работали местные мастера-шелководы, которым по обычаю надо было отдавать половину готовой продукции или платить «по уговору» «на деньгах содержать», что было явно невыгодно, поскольку при запрошенной плате стоимость фунта шелка-сырца равнялась трем рублям, почти как в Петербурге, и дешевле было скупать товар у местных жителей по 12-18 рублей за батман. Первый способ оплаты оказался более выгодным (к тому же можно было отдавать работникам не половину выработанной ими продукции, а меньше) — себестоимость фунта шелка составляла всего 31 копейку с четвертью.

За три месяца работы, таким образом, было получено четыре с четвертью батмана (59,5 фунта) шелка-сырца. Однако, как докладывал Левашов, казенно-армейское шелководство могло быть успешным только «при своих работниках и при чюжих тутовых садах», то есть при использовании труда покладистых мастеров (которым можно было платить «с умалением», что и практиковал генерал), доставшемся даром корме для шелкопряда и конфискованном имуществе. Скоро начались проблемы: «преестественные жары» привели к тому, что шелкопряды перестали есть засохшие листья, а других деревьев в распоряжении командующего не было. Поэтому, начав свой рапорт за здравие, Левашов закончил его за упокой: шелковый «завод» при сложившихся обстоятельствах «никако содержать невозможно, понеже не прибыток, но великой убыток приносит» ^{750}. После этого известия о нем исчезают со страниц донесений.

Неудачей завершились и попытки заготовки шерсти для российских суконных «фабрик». Как известно, ни количество их продукции, ни ее качество не устраивали главного заказчика — казну, которой приходилось систематически делать крупные закупки сукна в Англии или Пруссии. В 1722 году Петр увез с собой из Дербента знающего секрет «мягчения шерсти и поташу» мастера-армянина Карапета Хачатурова; после соответствующих консультаций он за счет Кабинета был отправлен домой, но, кажется, его знания остались невостребованными. В бытность Матюшкина в 1724 году в Москве на коронации императрицы Екатерины Алексеевны он получил образцы качественной черной и белой шерсти с заданием «против оной приискивать» в подчиненных ему южных провинциях. Вместе с генералом в Дагестан направились два мастера «с суконной фабрики»; в Дербенте им удалось обнаружить удовлетворительный по качеству товар, но оказалось, что хотя нужная шерсть и имелась в условно российском владении — «в Кубачах», но «оттуда ее в привозе нет» и организовать систематические поставки невозможно ^{751}.

В 1724 году Петр распорядился доставить ему партию «белой нефти» ^{752}. Как «белая», так и «черная» нефть рассматривались в то время не только как горючее вещество для обогрева, приготовления пищи и освещения, но и как лекарство. В Лечебнике XVII века говорилось: «Белая же нефть отимет болесть… коя была от студености»; черная нефть, считалось, «кашель отнимет» и «колотие во чреве» ^{753}. Прибывший из Гиляна в Баку Матюшкин в сентябре 1725-го отправил в Петербург 207 пудов «белой нефти» и подал более подробную, чем предыдущая, составленная двумя годами ранее, ведомость о нефтяных колодцах: были названы 89 «колодезей», которые способны были давать 4710 батманов нефти в сутки; самый большой источник у деревни Балаханы поставлял 1350 батманов; остальные — по 100—400. Четыре колодца считавшейся наиболее ценной «белой нефти» давали ее «помалу» ^{754}. Однако командующий вынужден был признать, что не в состоянии контролировать соляные промыслы и нефтяные колодцы в 20 верстах от города. Хозяйничавший там Хаджи-Дауд издевательски просил передать генералу, что источники нефти «не во владении у русских», а бакинская администрация исчезла, потому ему приходится пользоваться ими «безденежно»; «а как де вы будите нефтью и солью владеть, то ни одной посуды нефти и соли безденежно брать не будем» ^{755}.