Эпоха Куликовской битвы

И Олег стал разбираться. Он, скрывшись за стенами монастыря, видимо, с немногими личными телохранителями, вызывал к себе бояр, слуг. Беседовал с ними. А под власяницей носил кольчугу — вдруг кто из вызванных для беседы кинется на князя с оружием.

Заговорщики испугались. Потому что при живом Родславе и при выздоравливающем Олеге, у них не было шансов. Бояре верили князю Олегу. И в огромном большинстве были ему верны. Они примкнули к партии Федора Олеговича лишь по необходимости, думая, что Олег Иванович уже не поднимется. Узнав, что Олег снова в состоянии править, они, не задумываясь, схватили бы Федора Олеговича и всех других, на кого указал бы Олег.

Олег должен был умереть «естественной смертью». В этом был заинтересован не только Федор Олегович и непосредственные участники заговора, но и Москва. Совершить такое тайное убийство в монастыре могли только монахи. Возможно, его отравил человек, подосланный митрополитом Киприаном, который к тому времени, в своем стремлении к объединению Руси уже перестает стесняться в средствах. К тому же в свое время Олег Рязанский поддерживал врага Киприана — митрополита Пимена. Так что никаких симпатий к рязанскому князю митрополит Киприан не испытывал.

Олег Иванович, спрятавшись в монастыре, не отказался от княжеской власти и не передал княжение преемнику. Федор ездил в Орду за ярлыком только после смерти отца. То есть Олег, видимо, собирался вернуться из монастыря и снова взять власть в свои руки.

Возможно, Олег принял постриг уже перед самой смертью. Такая практика в отношении князей, а позже и царей была распространена на Руси. А легенду о святом князе-монахе придумали потом.

Рязань унаследовал Федор. Он в 1402 году подписал докончальную грамоту с московским князем. Своего брата Родслава Федор выкупил лишь через три года, когда здоровье того было окончательно подорвано пленом. Еще через год, в 1406 году, Родслав умер.

Летописи пишутся под диктовку победителей. Современники, прочитав явную ложь в официальных документах, посмеются над убогостью и нелогичностью текста. А историки, через 500 лет прочитав этот же текст, примут его за чистую монету. И герой превратится в предателя. Так не должно быть.

ЗАКАЗ ОПЛАЧЕН

«Но человеколюбивый Бог захотел спасти и освободить род христианский, молитвами пречистой своей матери, от рабства измаильтян, от поганого Мамая и от союзников его — нечестивого Ягайла и лживого Олега Рязанского…»

Отец Матвей отложил в сторону гусиное перо и утер рукавом выступившие на лбу капельки пота. Работа монаха была трудная. В обители он слыл в сочинениях искусным, и поэтому именно ему поручили свести воедино и «обработать должным образом» все записи о Задонщине. Поглядывая на разложенные на столе летописи и разрозненные пергаментные свитки, монах переписывал понравившиеся ему абзацы на листы бумаги. Потом переписчики размножат его труд и разошлют во все монастыри московской Руси.

Работа у Матвея была творческая. Факты-то были всем известные. Но подать их так, чтобы понравилось московскому князю, — вот сложность!

«Нет. «Лживый» — это не пойдет. Лживый — это как-то несолидно. Поругал, а на деле все равно что погладил. Коли князь не лжив, то какой же это, к лешему, князь?.. Вот и наш благоверный Василий свет Васильевич… — Матвей мысленно осекся и испуганно огляделся. — Вслух я сказал или подумал? — он пристально посмотрел на двух отроков, сидящих в углу на лавке, над книгой. — Не оглянулись даже. Нет, не вслух сказал. Подумал только. Лучше и не думать такое! А князь Василий-то давеча на рязанского князя, на Ивана Федоровича, страсть как изволил гневаться. Знающие люди говорят — аж весь покраснел, как ему об измене доложили. Еще бы не покраснеть, коли Иван Федорович со всем своим княжеством из-под нашей руки ушел — да к Литве отложился… А я про деда его, Олега, — «Лживый». Само собой, лживый. В наше-то время иначе и не проживешь… Посильнее теперь всех рязанских князей припечатывать надо! Олег-то Иванович, дедушка нашего изменника, перед битвой на Дону с татарами сношение имел. Вот мы этим-то его и подденем!»

И Матвей, схватившись за перо, принялся бойко водить им по бумаге, дополняя написанное: «…льстивого и лживого Олега Рязанского, который не соблюл своего христианства…»

Ненадолго задумавшись, Матвей приписал к характеристике Олега Рязанского еще одно пожелание: «Ожидает его ад и дьявол в день Великого суда Господнего».

Монах удовлетворенно поставил точку и с натугой разогнул спину.

«Великий князь Василий Васильевич изволил заказать нашему, Богоявленскому монастырю труд о славном подвиге деда его, Дмитрия Ивановича, о Задонской битве его с незаконным царем Мамаем. Тому уж пять десятков лет минуло, как славный подвиг сей совершен. А в летописях и прочих письменах про те дела все разное написано. И решил Великий князь, и повелел собрать все сведения о той битве великой и записать их в одной повести, пространно и подробно, и с великим старанием. Даже деньги за труд сей изволил вперед дать. А коли понравится, еще наградить обещал…»

Матвей облизнул губы и принялся усердно переписывать из прежней летописи абзац про гнев бессудного царя Мамая и про его подготовку к походу.

Два отрока, сидящие за книгой в углу, тем временем усердно счищали ножами с пергаментных листов старые чернила. Один уже справился со своим листком и теперь нетерпеливо толкал в бок своего напарника, торопя его работу.

— Ну же, Кирилка! Я уж заждался весь, а ты все копаешься…

— А ты не торопи его, Мефодий. Не торопи, — назидательно изрек Матвей, оторвавшись от своего письма. — Старые знаки сводить со всем тщанием надобно, а то начнут потом в этой книге новую летопись писать, а старые-то знаки, плохо соскобленные, глядь, и проступят. Ты бы лучше, пока Кирюша работает, еще раз свой лист осмотрел. Везде ли гладок пергамент? Не забыл ли где каких знаков ты соскоблить?

— Хорошо, отче, — с притворным смирением кивнул Мефодий и, опустив очи на книгу, снова незаметно пихнул в бок своего напарника. — Давай скорее, копуша.

«И начал Мамай посылать в Литву, к поганому Ягайлу, и лукавому Олегу…» — вывело тем временем перо Матвея.

«Лукавому… Маловато как-то. Великий князь на внука его гневаться изволил!.. Лукавый, стало быть, диавольский. То есть отлученный от Господа…» — И монах, макнув перо в чернильницу, принялся яростно изливать на бумагу новую волну вдохновения. Сперва зачеркнул «лукавому Олегу», а затем, вместо того, размашисто вписал: «…к льстивому слуге сатаны, сообщнику дьявола, отлученному от Сына Божия».

— От как его! — аж подпрыгнул на жесткой скамье инок. Отроки, сидящие в углу, удивленно подняли на него глаза. — Ну как, Кирилл? Дочистил страничку?

— Почти, — нервно кивнул Кирилл.

— Да он потому долго копается, что читает! — возмущенно взмахнул руками Мефодий. — Я не читаю, а он читает перед тем, как соскоблить. Оттого и не поспевает за мной!

— Ну и читаю! И что?! — вскинул голову и зарделся от смущения Кирилл. — И прежде я читал. Отчего не читать, коли я и так за тобой поспеваю? Ты только сотрешь, а я и прочту и сотру за тот же срок!

— Вот как?.. — удивленно поднял бровь инок Матвей. — Говорил мне брат Григорий, что ты в чтении горазд, но чтобы так…

В слух словеса не произносишь, и губами не шевелишь. Что же, в уме все слова складываешь?

Отрок в ответ только кивнул. И инок посмотрел на мальчика уже совершенно другими глазами. Читать про себя, не проговаривая в слух слова и не шевеля губами, умели не все взрослые монахи обители.

— И что же ты, весь свой лист успеваешь прочесть?

— А почти весь поспеваю, — Кирилл, заметив, как уважительно глянул на него старец, гордо улыбнулся и выпятил грудь.

— Так отчего же тогда Мефодий торопит тебя? — лукаво сощурился Матвей.

— Да задумался я. Вот и не поспел за ним, — снова потупил глаза Кирилл. — Уж больно интересно написано было, будто и не царь татарский всему виной, а… да вот.