Эдинбург. История города

Тем временем в 1776 году (то есть посредине того отрезка времени, о котором говорит Крич), Босуэллу ничего не стоило потешить свою похоть, когда это требовалось. Он выпивал, затем отправлялся в переулки и тупички выбирать женщину. С 25 ноября того года он делал так (или собирался делать) три ночи подряд. В первый раз он «возвращался домой в пять; я встретил на улице молодую стройную шлюху в красном плаще и пошел с ней в Бэафут-Паркс [рядом с площадкой, где велось строительство Нового города] и совокупился с нею как безумный. Это было краткое и почти нечувствительное удовлетворение похоти». Во второй раз на Хай-стрит он встретил «пухленькую девку, что звалась Пегги Грант. Такой холодной ночи, как тогда, я и не припомню. Мы вышли в поле позади Реджистер-офис, и я отважно возлег с нею. Это был отчаянный риск». На третью ночь «девушка, с которой я был накануне, сказала мне, что живет в тупике Стивенлоу, и, пойдя навстречу моим желаниям, согласилась быть там примерно в восемь вечера на тот случай, если я буду проходить мимо. Я подумал, что после вчерашнего вечера не подвергнусь большей опасности заразиться, если получу удовольствие еще раз на следующий же вечер, поэтому пошел, но ее там не было». Имя совпадает не полностью, но она может быть одной из девушек из «Беспристрастного списка дам для удовольствий из Эдинбурга», ходившего по рукам в 1775 году: «Эта дама миниатюрна, с черными волосами, круглолицая, с относительно здоровыми зубами, около двадцати четырех лет от роду. Принося жертвы в храме любви, она весьма застенчива и искусна». Как бы то ни было, Босуэллу пришлось не солоно хлебавши отправиться домой к жене и маленькому сыну. Новый город оказался бы для него настоящим раем, поскольку не пришлось бы больше совокупляться под открытым небом суровыми эдинбургскими зимами. В садах Нового города было место для лачужек, а в домах — меньше окон, сквозь которые его могли бы заметить, как в Старом городе. Главный риск, по его словам, состоял в возможности заразиться венерической болезнью — и это в эпоху, когда все средства от этих болезней были болезненны и бесполезны. Умер он в 1796 году, вероятно, от вызванной гонореей почечной недостаточности. [275]

История рабочего класса Эдинбурга той эпохи — не только история сегрегации и вырождения. По крайней мере с конца Средних веков в городе имелась прочная традиция взаимовыручки в среде ремесленников, часто в содружестве с другими общественными силами. Толпа стала здесь тем же, чем и в других европейских столицах. Народный бунт мог привести и к чему-то большему, чем просто анархия. Когда ремесленники поднимали «голубое одеяло», знамя, дарованное им королем Яковом III, они тем самым заявляли, что намереваются вести с государством серьезный разговор.

Под «голубым одеялом» в тяжелые времена — во время Реформации, буржуазной революции, волнений, связанных с Ковенантом или Союзным договором — могли объединяться люди самого разного общественного положения. Например, многие принимавшие в 1736 году участие в бунте, связанном с именем Портиаса, были переодеты — предполагалось, что в толпе скрывались и респектабельные горожане, а не только буйные юнцы. Позднее, в том же XVIII веке, толпу возглавил Джозеф Смит, сапожник из Каугейта: «Он был низенький, почти без ног, и единственным его ценным достоянием была мощь рук», — говорит хронист викторианской эпохи Роберт Чеймберс. Помимо обычного недовольства нищетой и высокими ценами, Смит также озвучивал более глубокие социальные и политические тревоги. «Даже при всей его абсолютной власти над чувствами толпы, — отмечает Чеймберс, — он никогда не использовал свое положение для достижения дурных целей, или, как можно сказать… для нарушения тех принципов, которые мы называем естественной справедливостью». Когда одного бедняка выгнали из дома, и он повесился, по приказанию Смита дом его квартирного хозяина был ограблен. Смит был инвалидом и имел весьма дурную славу, однако магистратам приходилось иметь с ним дело: «они часто посылали за ним во время неотложных случаев, чтобы посоветоваться о наилучших средствах для успокоения и рассредоточения толпы». Обычной таксой была бочка пива. Смит умер, упав с крыши почтовой кареты, возвращаясь в пьяном виде с бегов на Лейт-Сэндсе. [276]

Такая толпа не только не всегда состояла из одних пролетариев, она и по другим параметрам не всегда была прогрессивна согласно современным представлениям. В 1778 году группа, называвшая себя «Комитет в защиту интересов протестантов», организовала серию протестов против предложения либерального лорда-адвоката Генри Дандаса отменить законы, предусматривающие наказание для шотландских католиков. В комитет входили стряпчий, подмастерье стряпчего, три клерка, золотых дел мастер, купец, торговец бакалеей, чулочник, кузнец, красильщик и «наемный белильщик холстов»: широкий срез городского общества. Объединившись под «голубым одеялом», они промаршировали по Хай-стрит, а потом начали буйствовать. Они разгромили тайную католическую часовню в Блэкфрайерс-лейн. Они нападали на мирных папистов, живших неподалеку. Далее они хотели перейти к дому главы университета, поскольку и интеллектуалов тоже не любили. Дандасу пришлось направить в город солдат из замка. Беспорядки приобрели такой размах, что он отказался от своего предложения по эмансипации католиков, что чуть не привело его политическую карьеру к преждевременному закату, когда ему пришлось объясняться по этому поводу с лондонским парламентом. Приятно бы засвидетельствовать то, что жители Эдинбурга в действительности были теми принципиальными, свободолюбивыми людьми, столь любимыми нашей национальной мифологией. Некоторые из них, возможно, такими и были — но были также и закоренелыми фанатиками. [277]

Замкнутые в пределах Старого города, народные предубеждения продолжали тихо бродить, но иногда вскипали и выплескивались за его границы. Местом действия следующего крупного бунта в Эдинбурге в 1792 году стал один из лучших домов, номер 5 на площади Георга, где жили Дандасы из Арнистона. 4 июня Генри Дандас, теперь представлявший Эдинбург в парламенте, был в Лондоне, а его семья собрала гостей на званый вечер по поводу празднования дня рождения короля Георга III. Тем самым они отдавали дань уже сложившейся традиции пить за здоровье монарха — по-своему, изящно и благопристойно. Была ли упомянутая традиция для тамошних жителей изъявлением преданности правящей династии или просто поводом выпить — уже другой вопрос. Перед домом Дандасов на площади собралась толпа. Два племянника Дандаса вышли, чтобы прогнать нежеланных гостей, один размахивая клюшкой для гольфа, другой — костылем их бабки. Подавленные превосходящими силами, они ретировались, предварительно предложив всем желающим поцеловать их в зад. Это рассердило толпу. У городских властей не было никаких средств для поддержания порядка, кроме поголовно страдавшей артритом гвардии, которая держалась подальше. Опять пришлось вызывать отряды из замка — то есть англичан. Толпа рассредоточилась, чтобы найти себе еще выпивки. Затем она вернулась и принялась задирать часовых, вопя «Джонни Коуп!» — так, напомним, звали английского командира в битве при Престонпенсе. Часовые держались удивительно спокойно, чем вызвали в толпе необоримое желание бросаться в них камнями, выковырянными из мостовой, и орать еще яростнее: «Стреляйте, гады!» В итоге солдаты уважили просьбы и открыли огонь по нападавшим; они убили одного и ранили шестерых. Кокберн, еще один племянник Дандаса, вспоминал, что «при звуке бьющихся стекол в то время всем обитателям дома сразу же приходила мысль о залитых кровью улицах Парижа». [278]

В Париже безумствовала революция, и даже в далеком Эдинбурге конклавы радикалов собирались, чтобы поразмышлять о том, как можно пробудить и в этом городе надежды на приход новой эпохи. Городской совет делал вид, что бдит, хотя на деле его представители обычно занимались делами, которые едва ли можно было назвать политическими. Один из них, Джон Хаттон, был направлен проинспектировать рынки с целью обеспечить исполнение городских законов, сохранившихся еще со Средних веков; похоже, он принял тогда тот же деловой вид, какой любят напускать на себя сегодняшние инспекторы дорожного движения. 21 июля 1793 года он доложил: «Сегодня утром изъял некоторое количество неспелого крыжовника — вызвал владельцев и перед бальи Карфрэ отпустил их после обещания внимательно следить за тем, что именно они продают». В действительности самого Хаттона отозвали в сторонку и сообщили, что «в такое неспокойное время, когда на магистратов обращено столько глаз, следует смотреть сквозь пальцы на определенные факты, а именно на лавочников с неспелым крыжовником». [279] Карфрэ явно боялся провокаций со стороны народа, когда Британия вступила в войну с Францией. Однако Дандас, не посчитавшись с его мнением, настоял на том, чтобы в Эдинбурге подавлялись любые беспорядки. Чтобы быть уверенным в успехе окончательно, он даже обеспечил в 1805 году принятие закона об учреждении в городе регулярной полиции. Она подчинялась собственному начальству, а не городскому совету, что привело к полному бессилию городской гвардии, которая была в итоге распущена в 1817 году.