Последний кайзер. Вильгельм Неистовый

Вильгельм тоже чувствовал себя обиженным: он отказался присоединиться к угрожавшему англичанам континентальному союзу — и вот пожалуйста! «Англичанам следовало бы меня благодарить, а не жаловаться!» — написал он на полях одного из меморандумов канцлера. Гогенлоэ дал свою оценку этому эпизоду: «Мы ничего не приобрели, но зато многое предотвратили». Неясно, что именно он имел в виду.

Вальдерзее по-прежнему делал ставку на освященный временем союз с Австрией, но сведения о формировавшейся франко-русской коалиции его изрядно нервировали. Лучшим выходом в данной ситуации было бы, по его мнению, заключение пакта с Великобританией, но он понимал, что это невозможно: англичане «заинтересованы только в том, чтобы ставить нам палки в колеса, поскольку речь идет о колониальной политике». Заставить англичан силком пойти на установление союзнических отношений? Попытка была, но она не удалась.

В январе 1896 года Вильгельм заявил, что воздержится от ежегодного визита на родину своей матери. Заговорили о «континентальной лиге», которая была бы направлена против Англии, но тема эта как-то быстро сошла на нет, только российская сторона в январе 1897 года сделала попытку вдохнуть новую жизнь в этот проект.

31 января 1896 года кайзер принимает решение о форсировании строительства германского военно-морского флота. Мотив защиты растущей колониальной империи тесно сплелся здесь с мотивом мести за нанесенную обиду. Решение не было единоличным. Тирпиц в своих мемуарах считает своей заслугой то, что именно он направил гнев кайзера в соответствующее русло. Логика была подкупающе проста: англичане продемонстрировали образчик «ненависти, зависти и злобы» по отношению к Германии, и прекрасно: это можно использовать, чтобы дать наконец необходимый импульс военному кораблестроению. Тирпиц, разумеется, категорически отрицал, что военно-морской флот строится для экспансии. Тем не менее он отметил, что «истерическая реакция» по ту сторону Ла-Манша наглядно показала опасность того, что англичане «при первом удобном случае не преминут расправиться с беззащитными немецкими конкурентами».

Горько размышляя над событиями тех лет в своем голландском изгнании, Вильгельм рисовал такую картину: англичане (напомним — он никогда не употреблял выражение «британцы») считали себя «богоизбранной» нацией, для них экономическая конкуренция со стороны немцев — это было нечто равноценное смертному греху, германская колониальная активность рассматривалась как вмешательство в их внутренние дела, а намерение создать довольно скромный по своим размерам и задачам военный флот они сочли непозволительной наглостью. «Между тем утверждать, что флот, предназначенный, по сути, для береговой обороны, является инструментом для достижения каких-то темных замыслов — на это способны только люди, которые сами питали такие замыслы». Ни Великобритания, ни Россия, утверждал Вильгельм-мемуарист, не желали рассматривать Германию в качестве равного партнера. Более того, после смерти королевы Виктории «дядя Берти» попытался даже убедить Франца Иосифа, чтобы тот порвал свои связи с Германией!

V

18 января 1896 года состоялся торжественный банкет по случаю 25-летия нового рейха. Вильгельм лично распорядился украсить карточки с меню репродукцией с картины Вернера, где был изображен происходивший в Версале акт провозглашения империи. Конечно, кайзер заказал репродукцию не картины, а одного из эскизов к ней — того, в котором центральным персонажем был его дед. (Главным героем окончательного варианта был Бисмарк.) В речи, которую кайзер произнес в этот вечер, говорилось о том, что Германия наконец-то вошла в клуб мировых держав-империй; немца теперь можно встретить в любой точке земного шара, повсюду — немецкие владения, немецкие ученые, немецкие предприниматели. Разумеется, Вильгельм не упустил случая вновь подчеркнуть необходимость создания немецкого флота — немцы за рубежом нуждаются в защите!

Продолжались акции по прославлению предков. Как обычно, это принимало довольно экстравагантные формы. 37-летний монарх решил позировать для скульптора Йозефа Уфюса: тот работал над статуей Фридриха Великого в ранней юности. Скульптура предназначалась для «Пуппеналлее» в Тиргартене. Эта попытка увековечить историю Гогенцоллернов в камне вызвала лишь всеобщее недоумение и насмешки. Вильгельм не унимался: он решил изобразить Фридриха «живьем». Дважды на протяжении 1897 года он появлялся на публике одетым в мундир «короля-философа» в окружении великанов-гренадеров (впрочем, такое окружение было больше характерно для отца Фридриха). Один раз это было на костюмированном бале-маскараде 27 февраля, другой — в Мраморном дворце, на вернисаже художника Адольфа Менцеля, который специализировался на сюжетах из жизни Фридриха II.

У Гогенлоэ явно не хватало сил противостоять стремлению Вильгельма лично «порулить» государственным кораблем. Маршалль фон Биберштейн пытался по мере возможности руководить внешней политикой рейха, но все больше убеждался в безнадежности этого предприятия. 4 февраля в ходе откровенного разговора с Вальдерзее он выразил ту мысль, что Вильгельм — сам себе канцлер, министры — простые исполнители распоряжений кайзера. Он, правда, признал, что в случае с «телеграммой Крюгеру» инициатива принадлежала ему и Гогенлоэ. «Это невыносимо — сегодня одно, завтра другое, через несколько дней совсем ни на что не похожее» — в таком виде занес Вальдерзее в свой дневник высказывание Маршалля.

В апреле 1896 года Вильгельм с супругой были гостями итальянской королевской четы. Эйленбург покинул свою посольскую резиденцию в Вене, чтобы составить им компанию. Все вместе собрались на борту «Гогенцоллерна». В Венеции Вильгельм с другом поплавали на гондоле. 12 апреля у них состоялся задушевный разговор. Эйленбург пожаловался, как его тяготит разукрашенная золотым шитьем парадная форма посла. Вильгельм поделился своими переживаниями по поводу бесконечных министерских свар и интриг, припомнил и «невыносимое дело Котце». Тяжелые мысли не помешали Вильгельму порезвиться в Венеции. К этому времени относятся слухи о его романе с местной красавицей графиней Морозини. Эйленбург считал эти слухи необоснованными, однако точно известно, что германский монарх был гостем графини в ее дворце. Надо сказать, об увлечениях монарха ходило множество историй. Его имя связывали с именами таких знатных дам, как княгиня фон Фюрстенбург, герцогиня фон Ратибор, княгиня Хенкель фон Доннерсмарк, графиня Зиршторп. Встречались в этом списке и иностранки — итальянская графиня Морозини, англичанка Дейзи Плесс (по мужу — немецкая княгиня), американская оперная певица Джеральдина Фаррер… Вильгельм отмахивался от этих слухов. По поводу своей предполагаемой связи с Морозини он замечал, что вообще ни разу не имел возможности остаться с ней наедине. Что касается певицы, с которой он якобы имел тайное свидание в королевской ложе театра, Вильгельм заметил, что такое было невозможно: даму наверняка бы заметили.

Императрице все эти слухи, разумеется, не доставляли удовольствия. Вильгельм не жалел комплиментов в адрес супруги; «бриллиант, который сверкает рядом со мной» — эту формулировку он повторил по меньшей мере дважды. У него постепенно развилась черта, которая была свойственна его отцу, — зависимость от мнения и настроения своей дражайшей половины. Дона была ханжой. Достаточно было малейшего ее подозрения в аморальном поведении, чтобы немедленно получить характеристику «сатаны». Как-то она прослышала, что Герберт Бисмарк пытался подсунуть ее супругу любовницу, и с тех пор он стал «пьяницей» и «развратником». Она ревновала мужа даже к. Филиппу Эйленбургу. По ее мнению, Вильгельм просто убивает себя частыми отлучками из семейного гнезда. «Ах, Ваше Превосходительство, — жаловалась она Вальдерзее, в котором видела единомышленника, — эти вечные путешествия! Императору нужен покой и сон, ведь он настоящий комок нервов!»

Весной самым ярким событием для берлинцев стала большая торгово-промышленная выставка, которая открылась 1 мая в Трептов-парке. На церемонию открытия собралось избранное общество: увешанные цепями члены магистрата, генералы, университетские профессора в красных мантиях, придворные с пряжками на туфлях, вплоть до журналистов в их сюртуках вольного покроя. Рядом с Вильгельмом и Доной находились царь Болгарии Фердинанд I и кузен Вильгельма принц Фридрих Леопольд. Принц недавно отсидел несколько месяцев под домашним арестом за жестокое обращение со своей женой — родной сестрой Доны. Теперь он был прощен и выглядел «очень счастливым», как ядовито отметил публицист Керр. После того как министр торговли Берлепш открыл экспозицию, кайзер обошел павильоны, с удовольствием внимая крикам «Хох!» и строфам национального гимна, которыми его приветствовала толпа.