Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917

* Бескровный Л.Г. Армия и флот. С. 70. После японской войны Россия кроме того стала проводить политику отказа от иностранных военных поставок той продукции, которая могла быть произведена в стране (Маниковский А.А. Боевое снабжение русской армии в мировую войну. М.; Л., 1930. Т. 1.С. 363).

Серьезнейший недостаток в боеприпасах испытывала артиллерия (в особенности в 76-мм пушках — стандартном калибре русской полевой артиллерии), используемая в ходе войны значительно шире, чем предполагал Генеральный штаб. В начале войны на каждый ствол орудия было отпущено по 1000 снарядов. Реальный расход оказался во много раз выше, и через четыре месяца боевых действий склады боеприпасов оказались опустошены²⁶. Самое большее, что могло дать действовавшее в 1914 году производство, составляло около 9 тыс. снарядов ежемесячно²⁷. Возникла острейшая нехватка боеприпасов, что весьма пагубно сказалось на военных действиях русской армии в кампании 1915 года.

Наиболее слабым местом подготовки России к войне был транспорт. А.И.Гучков, впоследствии занявший во Временном правительстве пост военного министра, говорил Ноксу в начале 1917 года, что дезорганизация на транспорте нанесла России удар чувствительней любого поражения на фронте²⁸. Недостатки на транспорте к тому же было много сложнее устранять в условиях войны, так как укладка железнодорожного полотна была делом долгим, в особенности в холодных регионах севера России. По соотношению общей площади территории к протяженности железнодорожных путей Россия стояла далеко позади других воюющих стран, из которых в Германии на каждые 100 кв. км приходилось 10,6 км железной дороги, во Франции — 8,8 км, в Австро-Венгрии — 6,4, а в России только 1,1 км. Это стало одной из причин и замедленных темпов мобилизации. Согласно оценке немецкого эксперта, в западноевропейских странах призванному на службу солдату предстояло преодолеть 200—300 км пути от своего дома до пункта назначения, в России же это расстояние достигало 900—1000 км*. Но даже эти невыгодные для России сопоставления еще не дают полного представления о транспортных проблемах, ведь три четверти российских дорог имели только одну колею. Едва началась война, армии потребовалась треть всего подвижного состава, остального же было слишком мало, чтобы покрыть нужды промышленности и снабжения, а это привело к тому, что районы, удаленные от центров добычи и производства, ощущали нехватку сырья и промышленных продуктов.

* Головин Н.Н. Военные усилия России в мировой войне. Т. 1. Париж, 1939. С. 56—57. А.Л.Сидоров (Экономическое положение России в годы первой мировой войны. М., 1973. С. 567) подсчитал, что, с точки зрения охвата территории, российская железнодорожная сеть составляла одну одиннадцатую часть германской и одну седьмую австро-венгерской.

Ничто так убедительно не говорит о слепоте русского военного руководства, как тот факт, что они не удосужились заблаговременно в мирное время проложить транспортные артерии на запад. Еще до возникновения напряженности между воюющими странами было очевидно, что Германия рано или поздно отрежет Балтику, а Турция — Черное море, намертво заблокировав Россию. Во время войны Россию метко сравнивали с домом, попасть в который можно лишь через дымоход³⁰. Увы, и этот путь сообщения оказался труднопроходимым. Помимо Владивостока, отдаленного от центральной России на тысячи километров и связанного с ней лишь одноколейной Транссибирской магистралью, оставалось еще только два окна во внешний мир. Одним из этих окон был порт Архангельск, по полгода скованный льдами и соединенный с центром тоже однопутной узкоколейной дорогой; другим — Мурманск, имевший то особенно ценное в военных условиях свойство, что никогда не замерзал, однако в 1914 году он вообще не имел железнодорожного сообщения с центром. Дорогу из Мурманска в Петроград (как был переименован накануне войны Санкт-Петербург за слишком немецкое звучание) стали прокладывать лишь в 1915 году с помощью английских инженеров и закончили в январе 1917-го, накануне революции. Такое невероятное положение стало следствием отчасти нежелания царского правительства полагаться на иностранных поставщиков военного снаряжения, а отчасти некомпетентностью министра путей сообщения С.В.Рухлова, махрового реакционера и антисемита, занимавшего пост министра с 1909-го по 1915 год. В результате Российская империя, великая держава на евразийском континенте, оказалась во время войны отрезанной от внешнего мира — подобно Германии и Австро-Венгрии. Множество сырья и снаряжения, отправляемого союзниками в Россию в 1915—1917 годах, застревало на пристанях Архангельска, Мурманска и Владивостока из-за проблем с транспортом*.

* В начале 1915 года англичане, правда, безуспешно пытались прорвать эту блокаду в Галлиполи (см.: Churchill W.C. The Unknown Wan The Eastern Front. N.Y., 1931. P. 304; Buchan J. A History of the Great War. Boston, 1922. V. 2. P. 12). Если бы галлипольская операция оправдала надежды Черчилля, ее главного защитника, российская история могла обернуться иначе.

Плачевное состояние средств сообщения во многом предопределило нехватку продовольствия в городах севера России в 1916 и 1917 годах. И снова, как и во многих других вопросах, ошибочная установка на краткосрочную войну повлекла заведомые неудачи, однако то, что Россия так и не смогла преодолеть недостатки, когда они стали вполне очевидны, — это уже вина дурной политики и дурного руководства.

Действий России в затянувшейся войне не могли не тормозить трения, возникшие в ее военном командовании, а также между гражданскими и военными властями.

Хотя теоретически в российской армии был единый главнокомандующий всеми вооруженными силами, военные операции проводились децентрализованно. Вся зона боевых действий делилась на несколько «фронтов», каждый из которых имел своего командующего и собственный стратегический план. Такое устройство не позволяло выработать единую стратегию. По словам одного компетентного лица, функция Ставки главнокомандующего сводилась к регистрации планов операций командующих отдельных фронтов³¹.

Устав полевой администрации, введенный накануне войны, наделял военное командование полнотой власти над территориями, расположенными в зоне боевых действий, а также над военными службами в тылу. При этом для осуществления управления не только над военным персоналом, но и над гражданским населением командованию даже не требовалось сноситься с гражданскими властями. Главнокомандующий обладал правом смещать всех и каждого, включая самое высокое губернское, городское и земское начальство. В результате этих мер, отчасти оправданных в случае кратковременных военных действий, огромные регионы Российской империи — Финляндия, Польша, Кавказ, Балтийские губернии, Архангельск, Владивосток и даже Петроград — оказались вне юрисдикции гражданских властей³². Главнокомандующий, вел. кн. Николай Николаевич, утверждал, что председатель Совета министров Горемыкин не находил такое устройство неудобным для себя, полагая, что не его дело вмешиваться в управление областей, лежащих на театре военных действий и вблизи него³³.

Как это ни парадоксально, некоторые политические деятели России видели в ее экономической отсталости особое преимущество. Утверждалось при этом, что промышленно развитые страны находятся в такой зависимости от поставок сырья и продовольствия из-за рубежа, а также от тесного взаимодействия различных секторов экономики и от наличия квалифицированной рабочей силы, что не смогут вынести разрушения этих связей, которое несет с собою война. Россия же с ее более примитивной экономикой, напротив, окажется менее уязвимой и благодаря изобилию продовольствия и неисчерпаемым ресурсам живой силы будет способна вести нескончаемую войну*. Впрочем, нашлись голоса, способные критически оценить этот оголтелый оптимизм. Вот что писал Струве в 1909 году: «Следует сказать прямо: слабость России при сопоставлении ее с нашими реально возможными противниками, с Германией и Австрией, заключается в недостаточной экономической мощи России, в ее хозяйственной неразвитости и вытекающей отсюда финансовой зависимости от других стран. В современных условиях военного столкновения все мнимые преимущества русского натурального или полунатурального хозяйства обратятся в источник нашей милитарной слабости... Нет теоретически более превратной и практически более опасной мысли, чем мысль, что в экономической отсталости России могут заключаться какие-либо преимущества в военном отношении»³⁴.