Грани русского раскола

После высоких аудиенций В. Стэд посетил земский съезд в Москве, а также выступил в печати, изложив позицию правительства по поводу происходящих в стране событий [907]. Общий смысл его месседжей сводился к следующему: власти возлагают большие надежды на думу; ее компетенция скоро будет расширена за счет законодательных функций, но это требует создания определенной правовой базы. Кроме того, власти собираются вскоре провести амнистию по большей части политических дел. Как бы подтверждая эти намерения, полиция освободила П.Н. Милюкова, который находился под арестом около месяца; у современников это создало впечатление, будто бы царь «подарил» его Стэду [908]. Однако российские либералы, выслушав британского коллегу, устроили ему обструкцию: они заявили, что этот иностранец делает «дурное дело», хотя, вероятно, и руководствуется благими намерениями. В результате Стэд был объявлен «эмиссаром деспотизма» [909].

Приведенные материалы показывают, что с одной стороны либерально настроенное земское движение никак не могло быть причиной того невиданного обострения, переросшего в отрытое вооруженное восстание в декабре. С другой, – дебаты на съезде также вряд ли можно признать достаточным фактором для взрыва трудовых масс. Конечно, здесь самое время вспомнить о тех самых радикальных элементах, за которыми впоследствии прочно закрепится роль главных организаторов революционной вспышки. Идея восстания усиленно бродила в умах радикалов после трагедии 9 января. Желающие добиться свержения царизма, т.е. группы социал-демократов и эсеров, всю весну 1905 года энергично готовились к решительному бою. Конечно, выделялась здесь фигура Гапона, взвалившего на себя беспокойную, но почетную миссию предводителя предстоящей схватки. Положение лидера обязывало контактировать со всеми, кто выражал готовность не словом, а делом поучаствовать в освободительной борьбе. Гапон вел переговоры и с Лениным, и с видными эсерами, обсуждая с ними конкретные подготовительные вопросы [910]. Речь шла о перерастании террористической практики в широкое восстание масс, о каналах переброски оружия в Россию: не забудем, что основные организаторы грядущего бунта находились в эмиграции, т.е. совсем не близко от места предполагаемых событий. В начале апреля 1905 года заинтересованные участники собрались в Женеве, где, подтвердив намерение поднять вооруженное восстание, озаботились планами переустройства России на демократических республиканских началах [911]. Атмосфера неподдельного энтузиазма, царившая на конференции, серьезно увлекла и японских военных представителей. Они настолько уверовали в потенциал революционеров, что рассчитывали на массовые выступления уже летом текущего года. Как установили исследователи, Япония, находившая на тот момент в состоянии войны с Россий, финансировала покупку оружия для этих целей [912]. Правда, с доставкой данного груза возникли сложности: пароход с боеприпасами сел на мель в Балтийском море. Часть груза закопали на островах, а остальное взорвали вместе с судном [913]. Полиция посредством агентуры внимательно следила за всем происходящим в эмигрантских кругах. В отличие от впечатлительных японцев, заведующий заграничной агентурой Л.А. Ратаев в своих донесениях излагал невысокое мнение об организационных возможностях радикальной публики, указывая на ее «крайнюю слабость и беспомощность», когда дело касалось практической стороны подготовки вооруженного восстания. Интересно и его мнение о том, что сила подстрекателей к восстанию заключается лишь в слабости властей на местах, не умеющих своевременно подавлять попытки к бунту [914].

Данный вывод в полной мере относиться и к кумиру советской историографии – социал-демократической партии. Как известно, съезд эсдеков (третий по счету) прошел в мае 1905 года все в той же Женеве. Там вдалеке от рабочего люда еще раз прозвучал призыв к всеобщей забастовке и вооруженному восстанию, который те, как нас уверяли, с нетерпением ожидали повсюду и в Первопрестольной, в частности. Но если обратиться к стенограмме этого мероприятия, то бросается в глаза та атмосфера неуверенности и сомнения, в которой рождался исторический призыв к пролетарскому восстанию. Бодрым резолюциям, отлитым в ясные фразы, предшествовало довольно расплывчатое обсуждение преисполненное постоянными оговорками. Пока со знанием дела разбирались взгляды Карла Маркса на вооруженное восстание, все выглядело весьма сносно [915]. Но когда разговор переходил на конкретные организационные моменты, то уверенности в успешном осуществлении данного дела чувствовалось заметно меньше. Делегаты прекрасно осознавали несоответствие между грандиозностью рассматриваемых задач и партийными силами, особенно если принять во внимание низкий уровень их организованности [916]. Показательно и откровенное признание делегата Орловского (Воровского): «Наша партия совершенно не приспособлена к выполнению задачи по организации вооруженного восстания. До сих пор она, будучи децентрализована, приспособлена лишь к агитации и пропаганде» [917]. Многие вообще сомневались в необходимости вооруженной борьбы, не исключая, что сам царь может созвать учредительное собрание [918]. Тем не менее, боевой настрой, как и следовало, взял верх: съезд выдал резолюцию о подготовке к восстанию [919].

Можно долго спорить, какое влияние оказали эти решения на беспрецедентные беспорядки в Москве. Но бесспорным представляется другое: кроме жажды снести государственный строй как таковой, ни одна из революционных эмигрантских групп не располагала достаточными ресурсами для обострения ситуации в стране. Помимо них внутри российского общества недовольство проявляли, также, те слои общества, которые стремились не к ниспровержению царизма, а к изменению выборного законодательства, оставлявшего их за бортом избирательной кампании. Как известно, утвержденные правила опирались на лояльность крестьянства, считавшегося приверженцем монархического строя. Так, все крестьяне и землевладельцы допускались к участию в выборах депутатов, а вот в городах избирательное право было очень ограничено; голосовать могли только домовладельцы и крупные плательщики квартирного налога. В результате из избирательных баталий почти полностью исключались рабочие и интеллигенция. Либеральная газета «Сын Отечества» сетовала:

Средние и мелкие городские слои явно не устраивала роль статистов конституционного процесса, о чьих политических правах должно позаботиться дворянство, обладавшее высоким имущественным цензом. Поэтому, на обещание Манифеста 6 августа продолжить усовершенствование выборного порядка, «когда жизнь сама укажет такую необходимость», эти элементы замечали, что «едва ли этого момента придется ждать особенно долго» [921].