Возникший волею Петра. История Санкт-Петербурга с древних времен до середины XVIII века

Через три года отца Кирилла рукоположили в иеродиаконы, и с этого момента ровно бес в нем проснулся.

Он стал исчезать из монастыря на сутки и более, его видели в самых подозрительных компаниях, в обществе сомнительных женщин. Напрасно настоятель увещевал веселого монаха — тот отвечал шутками и звал почтенного старца «тряхнуть стариною».

Старшие иеромонахи собирались уже просить митрополита отправить отца Кирилла куда-нибудь в отдаленную обитель, на послушание, как вдруг над Симоновым монастырем, основанным еще преподобным Сергием Радонежским, стряслась неслыханная беда: ночью понаехали военные и штатские, перерыли все кельи, потревожили всю братию, не пощадили даже древних старцев и немощных. Искали какую-то крамолу, о которой монахи и понятия не имели. Поискали — ничего не нашли и уехали, оставив население монастыря в полном недоумении. Только через несколько дней выяснилось, в чем дело.

Отец Кирилл в компании своих обычных собутыльников кутил в одном из притонов, ютившихся в то время около Покровской заставы. К кутившим пристали три «неизвестных человека», оказавшихся потом сыщиками из Московского розыскного приказа. Иеродиакон, изрядно выпивший, начал высказывать свои взгляды на правительство и, главным образом, на императрицу. Оказалось, что он очень не любит Елизавету Петровну, и в основном за то, что она женщина. По его убеждению, все зло на Руси шло оттого, что российский престол после Петра I занимали женщины. Свою «политическую» речь иеродиакон закончил такой виртуозной бранью в адрес царствующей Елизаветы, что, по показанию свидетелей, «многие смутясь немало, уйти поспешили».

Сыщики воспользовались случаем и проявили свое служебное рвение. Через четверть часа притон оцепили солдаты, всех присутствующих связали и отправили в тюрьму. Отец Кирилл, отчаянно сопротивлявшийся при аресте, откусил одному сыщику палец, а солдату выбил глаз.

Полетел обстоятельный рапорт в Петербург, в Тайную канцелярию. Оттуда пришел приказ: немедленно заковать преступников в кандалы и под караулом доставить в столицу. Через неделю злополучный иеродиакон со своими товарищами предстал перед судьями.

Но здесь возник сложный вопрос, который мог решить только Синод. В «правилах», которыми руководствовалась Тайная канцелярия, значилось, что лиц духовного звания пытать «с пристрастием» нельзя. Таким образом, для допроса отца Кирилла требовалось, чтобы синод снял с него сан. По этому поводу завязалась бесконечная переписка. Синод запрашивал Симонов монастырь, обсуждал ответы, посылал дополнительные запросы, требовал разные справки от Тайной канцелярии и т. д. При отсутствии телеграфного и железнодорожного сообщения все это требовало продолжительного времени, проходили месяцы, а отец Кирилл все сидел в одиночной камере, ожидая своей очереди.

Наконец Тайной канцелярии эта волокита надоела и там решили начать допрос иеродиакона без пытки, но «с показательством».

В хмурый осенний день отца Кирилла провели в застенок, где уже находились его бывшие веселые собутыльники. После обычных формальных вопросов ему предложили чистосердечно покаяться «в злом умысле против Ее Царского Величества, императрицы Елизаветы Петровны». Кирилл по совести показал, что ни о каком злом умысле против государыни он никогда не думал, а что «зазорные речи» были произнесены им в пьяном виде, бессознательно.

Его оставили в покое, предложили даже сесть, но при нем начали пытать арестованных вместе с ним, и несчастные, вздернутые на дыбу, обожженные пылающими вениками, избитые кнутом, среди воплей и стонов возводили на Кирилла всякие небылицы, приписывали ему речи и планы, от которых у него волосы шевелились на голове. Один из пытаемых, между прочим, показал, что монах носит у себя на шее, в ладанке, порошок, которым намеревался извести государыню. Судьи немедленно, «с соблюдением всяческого уважения к духовному сану», обыскали иеродиакона. Действительно нашли ладанку, распороли ее, и на стол высыпался серый порошок. Напрасно отец Кирилл клялся, что это зола из кадила, которое горело в Иерусалиме при гробе Господнем, и даже называл монаха, что привез эту золу, — порошок приобщили к делу как важную улику.

С этого злополучного дня отца Кирилла стали каждый день водить в застенок. Ему приходилось присутствовать при пытках не только друзей, но и людей совершенно посторонних. От природы добрый и жалостливый, несмотря на свое сумасбродство, иеродиакон сначала ужасался, рыдал при виде страшных пыток, потом вдруг стал сосредоточенным, угрюмым, а через неделю вдруг бросился на судей и расшвырял их во все стороны, как щепки. На него накинулись конвойные солдаты, но Кирилл обладал недюжинной силой, а сознание опасности развило в нем ловкость, которой никак нельзя было ожидать от монаха. Он оборонялся руками и ногами, и конвойные солдаты через минуту валялись на полу. Им на помощь поспешили палачи, но и они отступили.

Помешавшийся иеродиакон забаррикадировался разными орудиями пыток, вооружился железными полосами и, сидя в своем углу, рычал как зверь. Если бы это был простой обвиняемый, разъяренные судьи, конечно, без всяких церемоний приказали бы солдатам приколоть его или пристрелить, но об отце Кирилле была заведена целая переписка; его приходилось щадить. И судьи избрали законный путь: отправились к Черкасскому, изложили ему все обстоятельства казусного дела. Тот немедленно снесся с Синодом, и уже через несколько часов в Тайной канцелярии была получена резолюция, предписывающая обращаться с Кириллом как с простым колодником, ибо «Синод признал его татем и разбойником и постановил лишить иноческого сана, коего он по своим поступкам недостоин».

После этого с иеродиаконом перестали церемониться, неизвестно, как его извлекли из угла, что с ним делали, но в «Вершенных делах розыскных дел Тайной канцелярии» о нем красноречиво сказано: «Умер, неведомо от чего».

Вообще монахов в Тайной канцелярии перебывало немало, особенно в последние годы царствования Елизаветы Петровны, и все эти иноки доставляли судьям массу хлопот именно потому, что пользовались известной неприкосновенностью до тех пор, пока носили сан, а Синод всегда медлил с лишением их духовного звания.

Особой ненавистью судей пользовался некий «отец Ферапион» — вероятно, Ферапонт, так как имени Ферапион в православных святцах нет, — привезенный из какого-то небольшого монастыря, затерявшегося в Архангельском крае.

Этот Ферапион ни за что не желал признавать императрицу Елизавету Петровну и упорно возглашал многолетие «благочестивому, самодержавнейшему государю Иоанну Антоновичу».

В монастыре его держать боялись  отправили в Петербург. Старик, несомненно, был помешан, потому что пел свое «крамольное» многолетие даже на допросе в застенке, но выпустить его Тайная канцелярия не могла, не закончив следствия. Синод, со своей стороны, не считал возможным лишить монаха сана только за то, что он болен, и бедный Ферапион оставался в тюрьме более трех лет, до официальной отмены Тайной канцелярии.

* * *

В первый день праздника Рождества Христова 1761 г. скончалась Елизавета Петровна. Ее кончина искренно опечалила всю Россию. За двадцать лет своего царствования дочь Петра I сумела внести в страну умиротворение после раздоров, которые до нее чинили курляндцы и другие иноземцы. Впереди рисовалось повторение тяжелого прошлого, потому что наследником Российского престола являлся чуждый русским племянник покойной императрицы принц голштейн-готторпский, который и начал царствование под именем Петра III.

Новый государь, даже плохо говоривший по-русски, с первых шагов принялся ломать все, что создала Елизавета, которую он не любил и называл старухой. Впрочем, ему довелось править всего полгода, так что много он не успел, но, между прочим, в феврале 1762 г. подписал указ об упразднении Тайной канцелярии. Этим он, по его собственным словам, хотел показать Европе, что «Россия вышла из состояния варварства и не нуждается в учреждениях, напоминающих средневековую инквизицию». В таких выражениях был составлен указ.