Вечное движение (О жизни и о себе)

Таким образом, я начинал изучать фауну птиц в лесах, где трудились крупнейшие исследователи прошлого. Последние полвека эти леса никто из орнитологов не посещал. Открывалась заманчивая возможность проследить исторические изменения в фауне птиц, если они появились, за время, прошедшее с конца XIX и в первой половине XX века.

В орнитологию я пришел из генетики, науки, всегда считавшейся близкой к точным наукам - к физике, математике, химии. Надо было ввести количественный метод в свои работы, то есть рассмотреть строение фауны птиц каждой лесной ассоциации и распределение каждого вида птиц по всей территории не на глаз, не только качественно, но и путем строгой оценки количественного состава популяций.

Все это мне было понятно, и я охотно пошел в орнитологию. Однако легко оказалось принять такое решение, а вот как его выполнить на деле? Орнитологией я никогда не занимался и птиц не знал. Немедленно засел за нужные книги и получил абстрактное знание разных видов птиц. Но ведь для приложения количественных методов мне надо каждую пичугу, как бы она была ни мала, узнавать в лесу с ходу. Число таких видов, обитающих и летящих через территорию моих лесов, превышало сотню. Я стоял перед ужасным вопросом: надо было ехать в экспедицию, начинать работать, но как? Иногда отчаяние охватывало меня, и казалось, что мне эту задачу оперативно, без учителей, самоучкой, постигая птиц в самом процессе работы, решить не удастся. Сжав зубы, решил начать с азов. Черт с ним, чего бы мне это ни стоило, но я стану орнитологом и разработаю свои собственные подходы к этой пока столь далекой от меня области биологии.

Давно, в XII столетии, в зеленой Грузии Шота Руставели в своем "Витязе в тигровой шкуре" писал, что, когда Автандил уезжал для вторичной встречи с Териэлом, он, обращаясь мысленно к своей любимой Тинатин, называл ее "Ночи солнечной сияние!". Уходя в ночь разлуки, Автандил в сердце своем уносил солнце любви.

Я уходил в ночь разлуки с генетикой, в условия работы и жизни совсем иные, чем те, в которых жил до сих пор, но в сердце моем горело солнце негасимой надежды. Солнечная ночь поглотила меня, и я прожил в ее сиянии шесть замечательных лет, трудных и далеких от моей науки. Эти годы были полны глубокого смысла слияния с природой и особого нравственного значения.

В 1949 году, в августе, я выехал в леса нижнего течения реки Урал с двумя помощниками, которые прошли со мною всю мою орнитологическую эпопею и затем, с 1955 года, стали генетиками. Это были Т. А. Торопанова-Дубинина и Т. Я. Гроздова. В качестве энтомолога с нами работала В. Н. Беляева. Вначале было трудновато, затем, когда нам выделили грузовую машину, мы стали обследовать большие территории довольно быстро.

За лето и осень 1949 года я узнал очень много, и все-таки главные трудности выпали на весну 1950 года. Когда мои орнитологические занятия были уже в прошлом, В. В. Хвостова в 1963 году подарила мне книгу "В мире птиц" Ярослава Шпиргалель-Дуриша. Чехословацкий орнитолог решительно осуждал тот метод, с помощью которого мне пришлось не только знакомиться с птицами, но и войти в научную полевую орнитологию. Первая подглавка введения этой книги гласит "Как и где наблюдать за птицами". Далее автор пишет: "Ну что может быть проще! - скажет сразу же кто-нибудь из вас- Подождем весны, когда все птицы прилетают. В это время их всюду полно, со всех сторон льются их песенки. Можно увидеть и услышать каждую. Конечно, такой легкий путь очень соблазнителен, но особой надежды на него не возлагайте: весной, в мае, все птички действительно слетаются и поют свои радостные песенки, но это как раз и затруднит изучение пернатых друзей. Перед вашими глазами промелькает масса самых разных по окраске, по размерам птиц. Вы услышите сотни разных птичьих песенок. Но вряд ли сумеете отличить одну от другой. Ни один орнитолог, специалист по птицам, не одобрит такого плана изучения пернатых. Возможно, даже признается вам, что несмотря на то, что занимается изучением птиц уже много лет, иногда тоже может ошибаться. А вы хотите сразу все узнать! Нет, так у вас ничего не выйдет. Для того чтобы узнать, надо учиться. Вспомните, ведь когда вы пришли в первый класс школы, вы начали с самого простого, с первой буквы алфавита, с первой цифры".

Мне поздно было начинать с первой буквы алфавита. Я должен был сразу все узнать, одним духом прочесть всю книгу, чего бы мне это ни стоило. С рассветом я забирался в лес, с биноклем, ружьем и с книгой А. Н. Промптова "Птицы в природе". Толстые определители и толстые книги по описанию биологии птиц оставались в лагере. Это был мой второй эшелон. Распознав птиц в природе, я затем клал их на операционный стол, где досконально их определял, изучал содержимое их желудков и составлял коллекционные сборы нужных чучел и шкурок. Целыми днями от зари до зари смотрел птиц, усваивал особенности их повадок, настойчиво слушал их голоса.

Мой старый сотрудник по отделу генетики в Институте экспериментальной биологии генетик Александр Николаевич Промптов был страстным орнитологом. Это большое хобби привело его и к новой области работы - к изучению генетики поведения птиц, и он опубликовал ряд прекрасных книг по птицам. Его книга о птицах в природе, которая на первых порах сопровождала меня в лесу в моих попытках проникнуть в жизнь птиц, рассказывала о нравах всех наших птиц и об их голосах, поведении и облике. Это было превосходное сочинение для начинающего натуралиста-орнитолога.

Иногда мое самоучение превращалось в настоящее мучение. Часами и днями я не мог опознать какой-нибудь новой для меня маленькой, серой, невзрачной на вид птицы или определить птицу по голосу или по ее повадкам в лесу. Птицы не только поют, они еще очень характерно разговаривают: длиннохвостая синица свистит "ти-тити" или отрывисто выкрикивает "чурк-чурк"; иволга тихо щебечет или громко мяукает; славка картаво выговаривает "вэд-вэд" и т. д. Иногда, отчаявшись опознать пичугу, вынужден был стрелять и, взяв в руки свою маленькую жертву, только тогда устанавливал по определителю, кто она, как ее зовут и каково ее латинское название. Конечно, тех птиц, которые, как жемчужины, своими песнями, красивой формой или причудливостью выделялись в зеленом море листвы лесов и трав, я опознавал скоро.

Великолепна вблизи рыжезвездная варакушка. Осторожная, маленькая, звезда у нее на горле. Вечером и ночью звучит ее пение, щелканье и свист, в которых она подражает другим птицам, или тихое щебетание.

До слез трогателен прелестный ремез, птичка, близкая к нашим синицам. Кроха птица, много меньше воробья, с рыжеватой или даже темно-коричневой головкой. Гнезда ремеза в виде замечательного войлочного плотного узкогорлого мешка или сероватой рукавички, повешенные на тонких качающихся ветках ветел, поражают искусством их создания из растительных волокон и из пушинок, окружающих семена камыша. Ремез живет в приречных крепях, к нему трудно подобраться, но, раз увидев, эту крохотную милую птаху, ее гнездо, ее хлопоты никогда уже не забудешь.

Великолепен в своем прямом, вытянутом, как нитка, над самой водою полете изумрудный зимородок. Его грудь и брюшко ярко-коричневые, верх зеленовато-голубой. Длинноносая, короткохвостая птица, чуть меньше скворца, сидит неподвижно, словно стилизованное, полуабстрактное изделие. Зимородок выстилает свои гнезда чешуей мелких рыб. Часто сидит он на ветке над водой, насупившись, и словно бы думает о чем-то постороннем. Но стоит блеснуть рыбке, и он с быстротой молнии падает в воду.

Словно райские птицы реют золотистые шурки. Их грудь, крылья и хвост зеленовато-голубые, грудь сияет в голубом небе, словно она отлита из горящего золота, верх зеленоватый. В полете шурки кляцкают своим слегка изогнутым клювом и кричат "крю-крю".

Очень торжествен сорокопут-жулан. Он побольше воробья. Жулан сидит на виду, его положение вертикально, он энергично двигает хвостом вверх-вниз и в стороны, кричит "чек-чек". На острых ветках куста, в котором скрыто его гнездо, наколоты его "запасы" - жуки, зеленые кузнечики, а иногда мышата или птенчики мелких птичек.