Вокруг трона

катерининой. Его вступление в Совет было равносильно тому, что он сделался первым министром. Он руководит внутренней и внешней политикой. Заставляет Чернышева уступить ему место председателя Военной коллегии, и Чернышов оставляет Петербург, велит прибить на дверях своего дворца надпись: «продается или отдается в наем». Гордый и задорный Алексей Орлов посылает ему из Пизы самые дружеские письма, а Григорий забыл свое презрение. Вероятно, в это время произошла так часто передаваемая встреча двух соперников на дворцовой лестнице:

– Что говорят при дворе?

– Ничего, разве только, что вы идете вверх, а я вниз.

Что касается до Дюрана, то он теперь тщетно старался войти в милость к генералу, мундир которого когда-то мозолил ему глаза. «Я бы желал, пишет он графу де Верженн, войти в некоторую близость с г-ном Потемкиным, чтобы воспользоваться этим при случае. Что я не делал, чтоб достигнуть этой цели! Г-н Браницкий, которого я просил помочь мне в моих стараниях, сказал мне, наконец, что этот фаворит с запоздалым воспитанием и глупой наивностью боится быть разгаданным, когда с ним сблизится кто-нибудь из нас. Он желает говорить только на своем языке, хочет видеть около себя только заискивающих молодых людей и играть с ними большую игру».

Это завоевание власти и положения, так сказать, царского, продолжало утверждаться в продолжение следующих двух лет. В 1775 г. к Москве по случаю празднества заключения мира с Турцией фаворит получил графский титул и почетную шпагу. Портрет императрицы, осыпанный брильянтами, заблистал на его груди, как некогда на груди Орлова. На следующий год Фридрих прислал ему орден Черного Орла, а Иосиф, чтоб не отстать в любезности, на этот раз не заставляя себя просить – возвел его в сан князя Священной Империи. Но честолюбивые замыслы фаворита простирались дальше. На том пути, на котором его возвышающаяся судьба шла в след Орлову, он видел цель – желанную, но не достигнутую последним.

Во время одного паломничества с возлюбленной в Троицкую лавру, близ Москвы, в стенах монастыря, где уже ранее разыгралась одна из решающих сцен в жизни Екатерины, влюбленную чету окружили низкопоклонные монахи. Потемкин сохранил с этими людьми давнишние связи. Он умел говорить их языком, знал в подробностях их церковнослужение и присоединял свой голос к их длинным песнопениям. Они были ему преданы. И вот они начали смущать совесть государыни. Неужели она хочет продолжать соблазн связи, неосвещенной церковью? Они настаивали, грозили и умоляли по очереди, и тут фаворит выступил сам на сцену: он сменил свой блестящий мундир на черную одежду чернеца. Его совесть также пробудилась, и если он не мог быть супругом Екатерины, то мог посвятить свою жизнь Богу. Он однако ошибся. Екатерина, правда, казалась тронутой; она отвечала своему возлюбленному в избранном им тоне; но ответ ее был не тот, которого он ждал. Она понимала его чувства и разделяла их. Она одобряла его намерение: да последует он божественному голосу, призывающему его! Очевидно, ее не