Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944

Едва ли прошло десять минут полета, как Яворски пришел в кормовую часть самолета и сказал: «Летчик хочет поговорить с вами». Я протиснулся вперед, и мне показали кивком на место второго пилота. Мы начали беседовать о том о сем под рев моторов, и я заметил, что он прерывал разговор, когда наш анонимный попутчик маячил позади нас. Тем не менее, когда тот отлучился на несколько минут, Фродель посмотрел мне в лицо и спросил:

– Вы не доктор Ганфштенгль?

– Конечно, это я, – ответил я, удивленный, – а кто я еще по-вашему?

– Я знаю вас только как Августа Лемана, но я узнал вас по фотографиям в газетах. Какие у вас инструкции?

– Ничего подробного, – ответил я. – Я должен направиться в Гранд-отель в Саламанке и доложить о себе генералу Фаупелю.

Теперь настала очередь Фроделя удивляться.

– Кто вам сказал, что мы летим в Саламанку? – спросил он.

– Конечно, я лечу в Саламанку, – грубо ответил я. – Все было организовано вчера по приказу фюрера. Там какие-то проблемы с германскими корреспондентами.

Голос Фроделя обрел новую настойчивость:

– Господин Ганфштенгль, у меня нет приказа доставить вас в Саламанку. Мои инструкции – сбросить вас над окопами красных между Барселоной и Мадридом.

Я внезапно понял, каким истинным идиотом я был. Я попал прямо в ловушку.

– Вы, Фродель, наверно, сошли с ума! – выкрикнул я в смятении. – Ведь это смертный приговор! Кто вам дал такой приказ?

– Мне его дали в запечатанном конверте за две минуты до того, как я поднялся в самолет. Подписан лично Герингом. Я ничего не могу поделать. Приказ есть приказ.

– Это какая-то фантастика! – воскликнул я. – Если им хочется избавиться от меня, то есть более простые способы, чем этот. Зачем тратить керосин? Зачем вся эта чехарда с фотографами, самолетами и пилотами? И зачем вовлекать в заговор так много людей – Видеман, Берндт, Боденшатц, Геринг – это слишком невероятно…

– Не понимаю, господин доктор, – говорил Фродель. – Мне сказали, что вы вызвались добровольцем для этой миссии.

– Добровольцем? – взорвался я. – Меня сорок восемь часов назад вызвали в канцелярию и сказали лететь к Фаупелю в Саламанку. Это было первое, что я услышал. Я не говорю по-испански и не так хорошо по-французски, чтобы меня не задержали. Меня же сразу схватят! Фродель, тут какое-то недоразумение. Сядьте где-нибудь и позвоните в Берлин, чтобы можно было разобраться!

Фродель пожал плечами:

– Бесполезно, господин доктор, приказ мне подлежит выполнению. Постарайтесь успокоиться; посмотрим, что выйдет. Я уже бывал в таких переделках. Ничего, кроме свинства, с какой стороны ни погляди.

Ну и способ для убийства человека! Понятно, как работали их мозги. Все шито-крыто, и мерзкого Ганфштенгля нет на пути. Я почти видел заголовок в «Фолькишер беобахтер»: «Шеф иностранной прессы Ганфштенгль лишился жизни при выполнении тайного задания», а потом, может быть, хвалебный некролог. Все приятно и чисто и с сожалением – и вот финал. В кабине появился третий мужчина, и Фродель попросил меня пройти в корму.

Вдруг через какие-то полчаса полета послышались лязг и громыхание из одного из моторов. Фродель уменьшил газ. Нас швырнуло вперед. «Что-то неисправно! – крикнул Фродель, многозначительно поглядев на меня. – Мне придется сделать посадку и выяснить, что случилось». Я шепотом поблагодарил этого человека. Все еще оставался шанс. Мы приземлились на каком-то небольшом аэродроме, окруженном соснами. Оказалось, что это Вальдполенц, недалеко от Лейпцига.

Место выглядело почти пустынным. Не было никаких признаков присутствия механиков. Возможно, они уже сегодня прекратили работу, и Фродель отправился на поиски коменданта. Мои попутчики, похоже, испытывали полное замешательство от такого поворота событии, не зная, что делать дальше. И в этом я видел свой шанс. Во многом это был Третий рейх в миниатюре. Приказ был, конечно, приказом и не допускал никакой самостоятельности. Если приказ нельзя было выполнить, надо было дожидаться нового приказа. Вероятно, им дали только простейшие инструкции, и даже этот тип из гестапо оставлял впечатление, что он присутствовал здесь лишь для того, чтобы оказать помощь в выполнении этой рискованной, но совершенно прямолинейной операции. Мы нашли столовую, и я заказал порцию пива в надежде выиграть время. Фродель присоединился к нам, сказав, что нет никакой надежды отремонтировать машину до завтрашнего дня и что комендант через двадцать минут приготовит машину, чтобы отвезти нас в Лейпциг переночевать. Я вспомнил о густых лесах, которые заметил по пути, и взглянул на гестаповского типа. Мне надо удрать любой ценой.

Извинившись перед спутниками за то, что чувствую себя неважно после полета, я оставил их. Я понимал, что мне надо кому-нибудь сообщить о ситуации, в которой я оказался, и я рискнул в атмосфере всеобщего замешательства направиться в телефонную будку и оттуда позвонил в свою контору в Берлине. К счастью, мы работали допоздна из-за анализа прессы, и моя секретарша фрау фон Гаузбергер все еще была на месте. Я рассказал пришедшей в ужас женщине о том, что попал в ловушку, но мне еще какое-то время придется прикидываться непонятливым, и что я постараюсь опять позвонить ей, как только смогу. Ей удалось сообщить мне, что несколько иностранных корреспондентов спрашивали, где я буду отмечать свое пятидесятилетие, и, не зная, что им ответить, она позвонила Видеману. Тот предложил ей отвечать, что я по этому случаю «буду в лоне своей семьи в Уффинге».

Едва выйдя из телефонной будки, я натолкнулся на Фроделя. Я сказал ему, что только что звонил в Берлин и получил приказ фюрера возвращаться в Уффинг. Похоже, это удовлетворило его, и, когда я начал жаловаться на злую шутку, которую только что сыграли со мной, он положил свою руку на мою и произнес: «Не говорите больше ничего, здесь есть посторонние. Я не хочу участвовать в этом деле». Я заказал еще одну кружку, чтобы продолжить создавать правдоподобную видимость, но, пожаловавшись на расстройство желудка, снова покинул компанию. На этот раз снаружи уже была кромешная тьма. Я зашагал от здания и через минуту уже был на дороге за аэродромом. Скоро я встретился с какой-то крестьянкой, ехавшей на подводе, и женщина со своим явно саксонским акцентом сообщила, что железнодорожная станция находится меньше чем в двух километрах отсюда. Через четверть часа, шагая так быстро, как мог, я был уже там. Через десять минут должен был подойти поезд на Лейпциг.

Если моему рассказу не хватает связности и логичности, то я могу лишь сказать, что пишу не какой-нибудь шаблонный триллер, а действительный отчет о событиях, как они происходили. С пыхтением подошел местный поезд, и я поднялся в вагон. Когда мое купе поравнялось с закрытым шлагбаумом, над ним я, к своему ужасу, увидел лицо Фроделя. «А мы вас везде искали! – прокричал он. – Приезжайте к нам в отель «Гауфе» в Лейпциге…» Его голос остался позади. Было ли это дружеским предупреждением? А где остальные двое? Не схватят ли меня на одной из промежуточных станций? У меня не было одежды, кроме той, в которой я встал утром, и я находился в географическом центре Германии. Я знал лишь одно. Я должен выбраться из страны как можно быстрее. Я возлагал надежды на то, что все конторы в Берлине должны быть закрыты, и, какие бы инструкции у моего друга из гестапо ни были, немецкая бюрократическая иерархия не даст ему новых до следующего утра.

Я попытался выспросить у пассажиров-попутчиков, как называется последняя перед Лейпцигом станция, но, пока они разбирались, мы ее проехали и прибыли в сам город. Я задержался позади толпы, устремившейся с перрона, прошел через вагон в другой его конец и вышел через другой выход. Там не было и признаков встречающих, а посему я вскочил в такси и доехал до гостиницы «Астория». Там я узнал, что есть ночной экспресс, отправляющийся на Мюнхен через пару часов. Я рискнул позвонить и вновь застал свою секретаршу. Добрая женщина догадалась остаться в конторе. «У вас все в порядке?» – спросила она взволнованно. «Да, я нахожусь в Лейпциге – и один. Если кто-нибудь спросит, слышали ли вы что-либо обо мне, скажите, что я возвращаюсь в дом моей матери в Уффинге праздновать свой день рождения».