Путешествия в Центральную Азию

Осмотрев местность, мы поместились на берегу Тарима, как раз возле западного края самого Лоб-нора, в одной версте от небольшой деревни Абдаллы, где пребывает лоб-норский правитель Кунчикан-бек [37]. Кругом нас, по той и другой стороне Тарима, раскидывались сплошные болота и озера, так что едва отыскалась сухая площадка для нашей стоянки. Зато место для орнитологических наблюдений было очень хорошее: всякая вновь появлявшаяся птица тотчас же могла быть замечена.

Ожидание обильного пролета птиц нас не обмануло. Едва лишь 3 февраля достигли мы берега Лоб-нора, как уже встретили здесь появившихся, вероятно, несколькими днями раньше чаек и лебедей; из последних, впрочем, замечен был лишь один экземпляр, да и то, быть может, здесь зимовавший. Назавтра показались первые прилетные турпаны, красноносый и серые гуси, а еще через день – шилохвостки, белые и серые цапли. Вслед за этими первыми гонцами, с 8 февраля, начался огромный валовой прилет уток, собственно двух пород – шилохвостей и красноносок.

Целые дни, с утра до вечера почти без перерыва, неслись стада – все с запада-юго-запада, и летели далее к востоку, вероятно, отыскивая талую воду, которой в это время было еще очень немного. Достигнув восточного края Лоб-нора и встретив здесь снова пустыню, прилетные утки поворачивали назад и размещались по многочисленным, еще закованным льдом озеркам и заводям Лоб-нора. В особенности много скоплялось птицы там, где на грязи растут низкие солянки, чего именно всего обильнее и было вблизи нашей стоянки.

Наблюдение весеннего пролета на Лоб-норе дало новые доказательства тому, что пролетные птицы часто летят не по кратчайшему меридиональному направлению, но избирают для себя более выгодные, хотя и окольные пути. Все без исключения стаи, являвшиеся на Лоб-нор, летели с запада-юго-запада, реже с юго-запада или запада; ни одной птицы не было замечено в пролет прямо с юга, от гор Алтын-таг. Подобное явление указывает на то обстоятельство, что пролетные стаи, по крайней мере водяных птиц, не решаются пуститься из Гималаев прямо на север, через высокие и холодные Тибетские пустыни, но перелетают эту трудную местность там, где она всего уже.

С первыми днями марта, лишь только вскрылись озера, как все пернатые гости Лоб-нора сразу отхлынули на север. В два-три дня наполовину уменьшилось прежнее обилие уток. По целым ночам слышен был шум улетавших стад. Днем они отправлялись в путь лишь изредка, но ночью спешили без оглядки. К 10 или 12 марта валовой пролет уже окончился. Как быстро прилетели птицы на Лоб-нор, так же быстро и покинули его. Снова опустело озеро, по крайней мере, сравнительно с массой жильцов, пребывавших здесь в феврале. Зато оставшиеся для гнездования птицы начали больше жить жизнью весенней. Чаще слышались голоса уток и гусей, крик чаек, гуканье выпи и писк лысух; в тростниках по вечерам раздавалось звонкое трещанье водяного коростеля – но и только; других певунов в болотах Лоб-нора не имеется.

Прилет новых птиц в течение марта был вообще бедный как по числу видов, так и по количеству экземпляров. Возвратясь 25 апреля в город Корла, мы были помещены в прежнем доме, опять содержались взаперти и под караулом. На пятый день по приходе имели свидание с бывшим владетелем Восточного Туркестана, ныне уже умершим, Якуб-беком. Последний принял нас ласково, по крайней мере наружно, и все время аудиенции, продолжавшейся около часа, не переставал уверять в своем расположении к русским вообще, а ко мне лично – в особенности.

В ответ на подарки, сделанные нами Якуб-беку и некоторым из его приближенных, мы получили четыре лошади и десять верблюдов. Последние были до крайности плохи и все издохли в два дня, лишь только мы вошли в горное ущелье Балгантай-гола. Положение наше тогда сделалось весьма трудным. Ворочаться назад нечего было и думать, а между тем у нас налицо осталось только 10 верблюдов и 6 верховых лошадей. Завьючив последних и сжегши все лишние вещи, без которых можно было обойтись, мы взошли пешком на Юлдус. Отсюда я послал казака и переводчика в Кульджу дать знать о нашем трудном положении и просить помощи. Через три недели явились новые вьючные животные и продовольствие. В последнем мы особенно нуждались, так как наши небольшие запасы, взятые из Корла, вскоре истощились и пришлось питаться исключительно охотой.

Оглянувшись назад, нельзя не сознаться, что счастье вновь послужило мне удивительно.

С большим вероятием можно сказать, что ни годом раньше, ни годом позже исследование Лоб-нора не удалось бы.

Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки. Третье путешествие в Центральной Азии 1879–1880 гг.

Исследованием Лоб-нора и Западной Чжунгарии закончилось второе мое путешествие в Центральной Азии. Постигнутый болезнью как результатом чрезмерного напряжения сил, различных лишений и неблагоприятных климатических условий, я принужден был отказаться от намерения пройти из Кульджи в Тибет через Хами и в конце 1877 года возвратился из города Гучена в наш пограничный пост Зайсанский. Здесь в течение трех месяцев при заботливом внимании местных врачей здоровье мое достаточно восстановилось. Тогда я выступил было вновь из Зайсана в путь, как получил телеграммою из С.-Петербурга приказание отложить на время экспедицию ввиду обострившихся затруднений наших с китайцами по поводу владения Илийским краем.

По пословице «нет худа без добра» подобная, обязательная отсрочка путешествия явилась весьма кстати. Мне можно было ехать на родину и здесь в продолжение лета 1878 года, в тиши деревни, окончательно отдохнуть от многоразличных невзгод лобнорского путешествия.

Со всегдашней горячей готовностью откликнулись Географическое общество и военное министерство на поданный мною проект о новом путешествии в глубь Азии. Целью этого путешествия намечался далекий, малоизвестный Тибет. Путем же следования было избрано направление из Зайсана через Хами, Са-чжеу и Цайдам – по местностям, которые сами по себе представляли высокий научный интерес. Срок путешествия полагался двухлетний; личный состав экспедиции определен был в 13 человек; на расходы исчислялось 29 тысяч рублей.

Ближайшими моими помощниками, принесшими неоценимые услуги делу экспедиции, были два офицера – прапорщики Федор Леонтьевич Эклон и Всеволод Иванович Роборовский. Первый из них, еще будучи юнкером, сопутствовал мне на Лоб-нор; второй теперь впервые отправлялся в Азию. Эклону поручено было препарирование млекопитающих, птиц и пр. – словом, заведывание зоологической коллекцией; Роборовский же рисовал и собирал гербарий. Кроме того, оба названных офицера помогали мне и в других научных работах экспедиции. В составе последней находились, кроме того, трое солдат: Никифор Егоров, Михаил Румянцев и Михей Урусов. Пять забайкальских казаков: Дондок Иринчинов – мой неизменный спутник при всех трех путешествиях в Центральной Азии, Пантелей Телешов, Петр Калмынин, Джамбал Гармаев и Семен Анносов; вольнонаемный препаратор, отставной унтер-офицер Андрей Коломейцев и переводчик для тюркского и китайского языков, уроженец города Кульджи, Абдул Басид Юсупов, уже бывший со мной на Лоб-норе.

Таким образом, вся наша экспедиция состояла из 13 человек – как нарочно, из цифры, самой неблагоприятной в глазах суеверов. Однако последующий опыт путешествия доказал всю несправедливость нареканий, возводимых на так называемую «чертову дюжину».

Притом более обширный персонал экспедиции едва ли был на пользу дела. В данном случае, более чем где-либо, важно заменить количество качеством и подобрать людей, вполне годных для путешествия. Каждый лишний человек становится обузой, в особенности если он не удовлетворяет вполне всем требованиям экспедиции. В длинном же ряду этих требований далеко не на последнем месте стоят нравственные, или, вернее, сердечные, качества. Сварливый, злой человек будет неминуемо великим несчастьем в экспедиционном отряде, где должны царить дружба и братство рядом с безусловным подчинением руководителю дела.