Писатели и советские вожди

Советские газеты о выступлениях Паз и Плинье не сообщали, ни слова не было сказано об этом и на отчете советской делегации в Союзе писателей 21 июля 1935 г. (Щербаков ограничился общим описанием:

Не упоминает Виктора Сержа и Эренбург в пространных мемуарах «Люди, годы, жизнь» (сказать всей правды о делах такого рода в условиях жесткой цензуры он себе позволить не мог, а иногда, быть может, и не хотел — приходилось выбирать умолчание).

О «полемике» на парижском конгрессе вокруг дела Виктора Сержа рассказывается в «Устной книге» Н. Тихонова: «Однажды мне вдруг сказали, что я должен выступить вот по какому случаю. В Ленинграде арестован троцкист, которого зовут Виктор Серж (я понятия не имел, кто это такой [745]), и по этому поводу завтра утром на заседании будет выступать Мадлен Паз [746], и я должен ей отвечать. Тогда я спросил: „А почему я?“. „А потому, — мне сказали, — что вы из Ленинграда. Больше никого из Ленинграда тут нет“ [747]. Я говорю: „Я совершенно ничего не знаю, ни этого Виктора Сержа, ни что он там натворил“. „Ну все равно вы должны выступать“. Когда я на следующий день пришел на заседание, я попросил показать мне Мадлен Паз. Она что-то записывала в блокнот. Она была высокая, черноглазая, низко опущенные на уши черные волосы, черное платье, белоснежный воротничок. В публике было много белогвардейцев. Мадлен Паз выступила. Мне переводили, но это, собственно, роли не играло, я заранее знал, в чем соль ее выступления, и у меня был готов ответ, я бы сказал якобинский такой. Я был очень зол: какого черта я должен выступать против какого-то там Сержа? Одним словом, я выступил так, что они затихли. На этом и надо было кончать. Но дело в том, что меня переводил француз, и переводил неточно, безжизненно и, видимо, делал какие-то ошибки, и мои противники ко мне придрались. Мадлен Паз выступила второй раз и сказала, что ее не удовлетворяет ответ (то есть перевод этого француза окаянного). Надо было против нее кого-то выставить. Выступил Эренбург. Ничего не подействовало. Паз взяла слово в третий раз. Тогда от нас выступил я не помню кто — то ли Панферов, то ли кто-то еще [748]. В общем получился какой-то нехороший оттенок. И все решил Андре Жид. Он имел тоща очень большой авторитет, и он сказал: „Довольно! Мы запрещаем вам задевать страну Советский Союз, которую мы любим. Свою любовь к ней мы выражаем прежде всего тем, что полностью, всем сердцем нашим и умом, доверяем ей!“ [749]. А после него взяла слово Анна Зегерс. Она выступала очень резко и сказала так: „Вы говорите в то время, когда летят головы моих друзей. В Германии рубят головы, вы это представляете себе?“ И она так страстно и так замечательно говорила, что наши противники потеряли опору и начали отступать, и все кончилось в нашу пользу» [750].

«Правда» 26 июня сообщила об этом с присущей советской прессе полнотой информации: «Затем французский писатель Андре Жид, немецкая писательница Анна Зегерс и советские писатели тт. Тихонов, Эренбург, Киршон при бурных овациях делегатов дали резкий отпор двум троцкистам, пытавшимся использовать трибуну конгресса для гнусных антисоветских выпадов».

Со стороны советских делегатов никаких (ни явных, ни тайных) движений в защиту Виктора Сержа, разумеется, не было, хотя можно понять стремление исследователей их обнаружить (Так, Л. Флейшман в первом издании чрезвычайно информативной монографии «Борис Пастернак в 30-е годы» строки из письма Пастернака жене 14 августа 1935 г.: «Исхода письма Калинину, правда, жду, как чего-то нашего с тобой, как ребенка: родим свободу Виктору» — трактовал, как относящиеся к Сержу, со всеми вытекающими отсюда политическими дивидендами для своего героя [751]; во втором издании — СПб., 2005 — эта трактовка снята: как убедительно показали комментаторы писем Пастернака, речь идет о другом человеке [752]).

Н. Берберова выступления в защиту В. Сержа описывает так: «На второй день произошел инцидент во время выступления Андре Бретона; он задал несколько вопросов о сталинизме, о Сталине, о системе управления в Советском Союзе, а также о Викторе Серже, троцкисте, французском писателе, чудом вырвавшемся из Советского Союза совсем недавно. Но вопросы бывшего коммуниста, ушедшего из партии, первого поэта среди дадаистов, основателя сюрреализма, остались без ответов. Арагон и Эренбург не дали слова ораторам по этим вопросам и прекратили выкрики с мест. Мальро пытался дать слово друзьям Сержа, но ему не дали это сделать. Кольцов заявил, что Серж замешан в убийстве Кирова. В зале раздался свист» [753]. (Увы, опровержения требуют много места: о Серже говорили не на второй день конгресса; А. Бретон на конгрессе не выступал; в тексте его речи, зачтенной П. Элюаром, о Серже не говорилось; прочие подробности также имеют мало общего с тем, что было на самом деле).

В Записках А. С. Щербакова эти события описаны конспективно; имя Сержа при этом не упоминается: «Третий день — день провокаций. История с поддельным письмом М. Голда. Выступление сюрреалистов. Дайте слово Мадлен Паз. Разговор (резкий) с Эренбургом в Демагог (эта фраза зачеркнута самим Щербаковым. — Б.Ф.). Утро четвертого дня — выступления троцкистов. Ответы. Колебания друзей. Вышвыриваем белых. Жид мрачен. Мальро отказывается от секретарства. (Обострение отношений Мальро и Арагона. В Юманите ни слова о речи Мальро). Разговор с Эренбургом. Совещание у Барбюса в Монде о проекте решения. Фракция. Совещания делегатов. Колебания англичан по вопросу о резолюции. Зацепили через практические вопросы. Совещания по вопросу о составе Бюро. Жид и французы о Бабеле и Пастернаке. Совещание секретариата. Мальро крутит. Последний вечер. Толпы, полиция, зал. Выступления Киршона, Пастернака, Бабеля. Вечер напряжения. Попытки троцкистов прорваться на трибуну. Обрабатывают Вильдрака. Контратака через Лахути. Появление Леона Блюма. Срочные поиски Вайяна (Кутюрье. — Б.Ф.) Блюм не получает слова» [754].

Анри Барбюс в письме Щербакову 4 июля 1935 г. подвел итоги конгресса, и обо всем, что касалось Виктора Сержа, он написал подробно, но в осторожно многословных выражениях [755]. Прежде чем процитировать это письмо, приведу фрагмент из воспоминаний В. Сержа о встрече с Барбюсом в Москве в ноябре 1927 г.: «В первые же минуты я увидел его без прикрас, стремящимся ни во что не вмешаться вопреки себе, не видеть того, что заставило бы вмешаться вопреки себе, старавшимся завуалировать мысль, в которой не мог сознаться, уходя от прямых вопросов <…> Фактически он стал приспешником тех, кто сильнее! Когда еще не было известно, чем завершится борьба, он написал на книге длинную дарственную надпись Троцкому, которого не осмелился повидать, боясь себя скомпрометировать. Когда я заговорил с ним о репрессиях, он притворился, что у него мигрень, что он не слышит. <…> Я, стиснув зубы, констатировал, что передо мной само лицемерие…» [756].