Секретный узник

- Ну, куда-нибудь, где можно хорошо поужинать, а потом и проветриться... - уклончиво ответил Гейдрих, но тут же нетерпеливо заторопился. - Идите переодевайтесь, Вальтер! - В такие вот редкие минуты совместных похождений они звали друг друга по имени. - Только не берите машину. Пойдем пешком.

Пока он осторожен и не хочет лишних свидетелей, подумал Шелленберг уходя, но придет час, он встретит очередную неприступную с виду незнакомку - и вся осторожность побоку. Забудет все на свете и весь свой талант, все силы души, как последнюю карту на стол, выбросит в один вечер. И добьется своего... А все для чего? Чтобы холодно отбросить потом и с брезгливой усмешкой уйти. Нет, он не ищет наслаждения. Просто ему нужно каждый раз убеждать самого себя, что он всемогущ и ничто не устоит перед его волей. Он страшный человек. И эта единственная слабость мешает ему быть сверхчеловеком.

А Гейдрих тем временем в задней комнате своей приемной нетерпеливо возился с аметистовыми запонками, которые никак не лезли в узкие петли накрахмаленных манжет...

Они хорошо повеселились, до сих пор в голове звенит. Но это скоро пройдет. Игра явно стоит свеч. Объект попался очень занятный. Он доволен. Кроме того, во время попойки в "Урании" ему пришла в голову весьма любопытная идея, над которой стоит поразмыслить. Лишь одно его омрачает: неожиданный вызов в Берхтесгаден. Он хотел бы предстать перед фюрером свежим, отдохнувшим, когда каждая жилка играет и все нервы напряжены. Там нужны острый глаз, безошибочный нюх и мгновенная реакция, иначе можно нажить беду. Ну, ничего, он попробует отдохнуть в спецвагоне. Надо будет только спросить минеральной воды. Этой французской, "виши"...

Ему действительно удалось в дороге немного вздремнуть. Он побрился, протер кожу одеколоном, помассировал щеки. Землистые круги под глазами, правда, остались. Но это даже хорошо: следы постоянной работы, недосыпания.

Поезд прибыл в Берхтесгаден днем, в самую жару. Было душно, совсем не чувствовалось освежающей близости горных высот. Гейдрих сел в ожидавшую его машину и сразу же опустил окно. Он боялся, что его станет мутить от бензинного перегара.

Дорога прошла хорошо. Пропуск на стекле избавлял его от постоянной проверки документов. Но у входа в туннель охрана тщательно осмотрела машину. Лишь после того, как молодой офицер с лицом херувима захлопнул багажник, бронзовые двери раскрылись, и машина медленно въехала в освещенный огромными тысячеваттными лампами туннель.

Перед лифтом Гейдрих отстегнул кобуру с парабеллумом и вручил ее вахтенному офицеру. В кабину вместе с ним вошел эсэсовец с двумя глубокими шрамами на левой щеке - следами студенческих забав. По безучастному, скучающему даже виду охранника Гейдрих понял, что никто здесь не знает его в лицо. Это было в порядке вещей.

В круглом зале, несмотря на жару, пылала в камине огромная охапка дров. Вокруг стола заседаний, как всегда, стояли тридцать три стула. Гейдрих знал, что фюрер придает значение тройному мистическому числу одиннадцать.

Говорили, что орден храмовников, исповедовавший тайный культ сатаны, управлялся одиннадцатью командорами. Не от них ли фюрер заимствовал эмблему - крест из четырех согнутых в беге ног? Об этом как-то обмолвился рейхсфюрер Гиммлер. Впрочем, Гейдрнх знал почти наверняка, что идею свастики подсказал Гитлеру некий Гурджиев - азербайджанец, проживший долгие годы в Тибете. Это подтверждал и тот постоянный интерес, который фюрер питал к мрачным мистериям Азии. Гейдрих знал, что в специальных учреждениях СС есть несколько тибетских лам. То ли они гадают Гиммлеру на закопченной бараньей лопатке и составляют гороскопы, то ли наставляют в мистическом ритуале свастики и черепов, Гейдрих точно не знал.

Но пересчитав сейчас пустые стулья, он подумал, что стоит заняться этим подробнее. Мистические заскоки начальства можно будет использовать в своих целях. Прежде всего, он попробует прощупать гиммлеровского массажиста Керстена, от которого у рейхсфюрера нет секретов.

В этом безжалостно освещенном зале Гейдрих чувствовал себя, как в кабине самолета. Дом висел над пропастью. Голая скала круто уходила вниз, закругляясь в глубине в исполинскую чашу. В легкой дымке лежали на ее дне крохотные деревеньки и Зальцбург, окруженные острыми контурами горных цепей.

Вошел Видеман и пригласил Гейдриха в кабинет. Он последовал за адъютантом и, пройдя несколько элегантно обставленных салонов, остановился перед резной дверью мореного дуба.

Видеман распахнул одну ее створку и пропустил Гейдриха, который вошел боком, зажимая под мышкой портфель.

Гитлер сидел в кресле у самого окна и почесывал ухо большой улыбчиво оскаленной овчарки. На окне щебетала в клетке зеленовато-желтая канарейка.

Гейдрих щелкнул каблуками и выбросил в приветствии руку.

- Здравствуйте, Гейдрих, - фюрер поднялся ему навстречу. - Иди, милая, - он легонько шлепнул собаку. Она послушно вышла, и Видеман бесшумно закрыл дверь. Гейдрих пожал протянутую руку стоя по стойке смирно, не сгибая спины. Он лишь резко наклонил и тут же поднял голову.

- Садитесь, - пригласил Гитлер. - Я вас ждал. - И, глядя вслед ушедшей собаке, неожиданно сказал: - Знаете, Гейдрих, чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак, - и в глазах его была та же немая и сладкая собачья тоска.

У Гитлера был очередной приступ меланхолии. Следовало остерегаться, и Гейдрих внутренне подтянулся. Он знал, что фюрер особенно опасен в те часы, когда никто, и прежде всего он сам, не знает, чего он хочет. Взрывы бешенства и слепой ярости, когда фюрер и рейхсканцлер катался по полу и кусал ковры, страшили Гейдриха куда меньше. Он знал, что они во многом были наигранны и вызывались искусственно. Но сентиментальная и тошнотворная меланхолия приходила к Гитлеру сама, и нельзя было предугадать, на какие поступки она его толкнет.

- Я приготовил вам подарок, дорогой Гейдрих, - сказал Гитлер, грызя зубочистку.

- Благодарю, мой фюрер.

- Вот возьмите, - порывшись в бумажнике, Гитлер достал оттуда пожелтевшую визитную карточку. - Сейчас я вам ее надпишу.

Адольф Гитлер,

писатель

"Дорогому Гейдриху", - написал фюрер на обороте и поставил число.

- Берегите ее, - он наставительно поднял палец. - Это память о тех годах, когда я писал свою книгу.

Гейдрих сейчас же припомнил, что в "те годы" фюрера финансировал и помогал ему писать книгу нынешний шеф бюро иностранной печати Эрнст Ханфштенгль. Ныне "франта" перестали пускать пред светлые очи. Что это? Намек ему, Гейдриху, что хранитель тайн той знаменательной ночи слишком засиделся на этом свете? Одного такого любимчика, ясновидящего Ганнусена, уже спровадили куда надо после столь же неуловимого намека. Правда, тогда за намеком фюрера последовал ясный приказ ныне покойного Рема... Так как же понимать этот неожиданный подарок?

- Когда-нибудь, - печально вздохнул Гитлер, - лишь такие случайные реликвии останутся от нашей героической эпохи.

Гейдрих сочувственно покачал головой и вздохнул. Он вынул бумажник, где за целлулоидным покрытием улыбалась фрау Гейдрих с двумя малютками, и нарочито медленно, чтобы фюрер увидел, закрыл визитной карточкой лицо жены.

- Да, мы уйдем с этой земли, Гейдрих, но что-то останется от нас, что-то останется.

- Тысячелетний рейх, мой фюрер! У меня есть идея.

- Говорите, Гейдрих, говорите.

- Мы оставим будущим поколениям великую книгу! Пусть ее благоговейно раскроют немецкие руки через тысячу лет.

- Да, меня будут читать тогда, - безучастно отозвался Гитлер и отвернулся.

Гейдрих тут же понял, что выразился неточно.

- Я хотел сказать, - поправился он, - что великая книга должна быть вечной не только духом, но и в материальном своем облике. Нужно изготовить вечный экземпляр "Майн кампф".

- Как? - Гитлер заинтересованно склонил голову набок.

- Из самых лучших ягнят чистокровной немецкой породы мы изготовим по способу древних германцев листы пергамента, а лучшие наши художники от руки перепишут на них священные слова. Переплет же можно изготовить из отличной высоколегированной крупповской стали!