Юг в огне

На пути следования партизан и беженцев встречалось много станиц, хуторов и сел. И в каждой станице и селе немало находилось таких, которые искренне сочувствовали советской власти. Они толпами приходили к Буденному и просили принять их в его полк. Буденный не отказывал, и вскоре полк так разросся, что командование было вынуждено развернуть его в бригаду...

С ежедневными боями медлительно продвигались вперед сальские партизаны, зорко охраняя растянувшиеся на десятки верст подводы беженцев и эшелоны поездов.

Обессиленные лошади и быки едва тащили по смерзшей, запорошенной первым снежком дороге громоздкие возы. Плохо укрытые, окоченевшие от холода дети плакали. Измученные продолжительным тяжелым путем женщины с трудом передвигали опухшие, отекшие ноги. Отощавшая, голодная скотина падала и издыхала. Свирепствовал тиф. Почти на каждой подводе стонали в бреду больные. Ежедневно умирали сотни. Умерших хоронили на обочинах дорог.

Прохор по-прежнему, прикрывал своим эскадроном хвост обоза. Кавалеристам особенно было тяжело. Все время приходилось отбивать налеты следовавших по пятам белогвардейских банд. А тут надо было еще и подбирать отстающих беженцев, размещать их на выделенных для этого подводах...

Никогда, ни при какой беде не унывавший Сазон Меркулов был в этом многострадальном пути душой эскадрона. В минуты затишья он балагурил с конниками, то рассказывая сказки, то какие-нибудь истории, будто происшедшие с ним, то выезжая наперед эскадрона, зажмурившись и приложив ладонь к щеке, запевал какую-нибудь старинную, хватающую за душу казачью песню. Пел он удивительно чистым, звучным голосом, задушевно, с увлечением. Обычно пел один. Все ехали молча, слушая. Потом к нему присоединялись один-два голоса. А затем уж подхватывали песню и все конники эскадрона. Хор стройных мужских голосов разносился над заснеженной степью, над холмами и буераками.

На отбитых у белых тачанках лежали ослабевшие беженцы и раненые кавалеристы. Уход за ними Прохор возложил на свою сестру. Полковой фельдшер, изредка навещавший эскадрон, научил ее элементарным правилам оказания помощи больным и раненым. И девушка была поглощена порученными ей обязанностями.

Если б на Надю теперь взглянул ее строгий отец, то пришел бы в ужас до того она преобразилась. На ней была меховая кожаная куртка, снятая с убитого белогвардейского офицера. Но на ногах - сапоги. На одном богу висела кобура с маленьким браунингом, на другом - брезентовая санитарная сумка с большим красным крестом.

Дмитрий Шушлябин, сталкиваясь с Надей, не мог скрыть своего восхищения ею. Да и она не могла насмотреться на своего возлюбленного. Дмитрий тоже до неузнаваемости преобразился. Это был уже не тот хрупкий паренек, каким его все знали в станице. В новеньком оранжевом дубленом овчинном полушубке, лохматой белой папахе с красной лентой поперек, с карабином за спиной и шашкой на боку, он производил внушительное впечатление. У него был вид мужественного, бывалого воина. Правда, если внимательно вглядеться в его розовое, почти детское лицо, впечатление несколько менялось. Но в его лицо никто, кроме Нади, не вглядывался.

Однажды Прохор после погони за белогвардейской шайкой, которая особенно назойливо беспокоила обоз, ехал на взмыленном жеребце за тачанкой, на которой сидели дядя Егор и Надя.

Старик, правя лошадьми, ворчливо выговаривал племяннику:

- Ты, Проша, хоть и командир, навроде начальник большой, а никакого понятия не имеешь о божественности... Почему такое допущение сделал, что каждый твой рядовой солдат скверными словами бога и божью мать обзывает, а?.. Разве ж мыслимое дело, какой-нибудь сопляк, прости господи, молокосос, только что от материной груди оторвался, а он кроет и в бога, и богоматерь, и ангелов-архангелов, и в рай небесный... Хоть уши затыкай. Срам!..

- Правильно, дядя, - соглашался Прохор. - Нехорошо это, непристойно...

- Да ты что ухмыляешься-то? - сердился старик. - Насмехаешься надо мной. Тоже, должно, в бога не веришь и втихомолку ругаешь его?.. Тоже мне командир. Нет чтоб укорот им дать, а он смеется...

- Скажу, дядя, бойцам, чтоб не ругались... Что это за шум?

Все прислушались.

Впереди, от подводы к подводе, катился гул голосов:

- Ура-а!.. Ура-а!..

- В чем дело? - привстав на стременах, пытливо всматривался Прохор.

- Ура-а!.. Ура-а!.. - все ближе доносились радостные крики.

Какой-то всадник, стремительно скача с сияющим лицом навстречу двигавшемуся обозу, размахивая шапкой, восторженно кричал:

- Братья!.. Мы соединились с царицынскими войсками!.. Ура-а!.. Соединились!.. Конец мытарству!.. Конец!.. Ура-а!..

- Ура-а! - взмахнув папахой, закричал Прохор. - Ура-а!..

Старик Волков заплакал. Растирая грязным кулаком слезы, он воскликнул:

- Ну, Надюшка, пришел конец нашему мытарству... Раз упаслись от белых гадов, стало быть, еще поживем и повоюем. Повоюем, племянница!..

Всех охватила необычайная радость. Всем теперь стало известно, что передовой отряд Буденного встретился с кавалерийским разъездом X Красной Армии.

Люди плакали, обнимались, целовались. Мучительный трудный путь остался в прошлом.

III

Константин, успокаивающе похлопывая ладонью по бархатистой, горячей шее не стоявшего на месте своего серого жеребца, пристально смотрел с пригорка на развертывающееся в низине сражение. Его окружало несколько войсковых старшин и один уже довольно престарелый седоусый полковник.

Спешенные сотни белогвардейцев перебежками наступали на цепь красных, полукружием вытянувшуюся вокруг железной дороги, за которой в кучу сбились обозы беженцев.

Из конца в конец заснеженного поля трещала ружейная перестрелка. Столбами вздымались взрывы осколочно-фугасных снарядов, со страшным грохотом и воем разносивших по полю смерть...

Дня за два до этого Мамонтов поручил Константину Ермакову важную задачу: разгромить группу большевистских войск, двигавшуюся с боями из сальских степей на Царицын.

Для выполнения этой задачи пятому кавалерийскому казачьему полку, которым командовал Константин, приданы были еще три кавалерийских и один пластунский полки.

- Поймите, полковник, - испытующе поглядывая на Константина, назидательно говорил Мамонтов, - не всякому доверяются такие ответственные задания... Меня, откровенно говоря, подкупает ваша неутомимая энергия, ваш боевой задор. Хотя я вас еще не достаточно хорошо знаю, но думаю, что не ошибаюсь, возлагая на вас эту задачу. Только предупреждаю, одной лишь храбрости да горячности в этом деле будет недостаточно. Зрелое решение, умение и распорядительность, - вот успех всему. Там у них, говорят, какой-то Буденный за главного... Из унтер-офицеров... Говорят, с головой солдат... Пару дней назад он вдребезги разгромил группу князя Тундутова под Абганерово. Я еще точно не проверил, но есть сведения, что князь Тундутов попал к нему в плен... Желаю удачи, полковник, - в заключение пожал руку Константина Мамонтов. - Хорошо было бы, если б вы этого Буденного захватили в плен, - усмехнулся генерал. - Имейте в виду, полковник, в случае успеха, будьте уверены, вас не забудут...

Намек Мамонтова, собственно, ни о чем не говорил, но Константин прямо-таки потерял покой. "Уж не генеральство ли он имел в виду?" размышлял он. Константину кажется, что невозможного в этом ничего нет. Ведь вот Андрей Шкура, или, как он теперь себя называл, Шкуро, совсем недавно, каких-нибудь полгода назад был всего-навсего простым есаулом, а теперь генерал... Или этот мальчишка Покровский. Прошлый год с турецкого фронта сотником пришел. А сейчас - ваше превосходительство. В двадцать семь лет генерал. Командует кубанским казачьим корпусом. Или Сашка Секретов. В гражданскую войну начал с командования сотней. Сейчас генерал. Командует крупной боевой единицей... Вот эти парни сделали карьеру так сделали.

"Хуже, что ли, я их? - думал Константин. - Конечно, нет. Ведь если разобраться, то я и образованнее их и умнее... Да и значительно больше их оказал услуг белому движению... Еще при покойном Каледине не побоялся вступить в открытую борьбу с большевиками".