Россiя въ концлагере

Вообще -- послe урчевскаго звeринца, ликвидкомовскiй секретарiатъ казался намъ раемъ земнымъ или, во всякомъ случаe, лагернымъ раемъ. Въ значительной степени это зависeло отъ Надежды Константиновны, отъ ея милой женской суматошливости и покровительственности, отъ ея шутливыхъ препирательствъ съ Юрочкой, котораго она, выражаясь совeтскимъ языкомъ, "взяла на буксиръ", заставила причесываться и даже ногти чистить... Въ свое время Юра счелъ возможнымъ плевать на Добротина, но Надеждe Константиновнe онъ повиновался безпрекословно, безо всякихъ разговоровъ.

Надежда Константиновна была, конечно, очень нервной и не всегда выдержанной женщиной, но всeмъ, кому она могла помочь, она помогала. Бывало придетъ какой-нибудь инженеръ и слезно умоляетъ не отдавать его на растерзанiе Свирьлагу. Конечно, отъ Надежды Константиновны de jure ничего не зависитъ, но мало ли что можно сдeлать въ порядкe низового бумажнаго производства... -- въ обходъ всякихъ de jure. Однако, такихъ инженеровъ, экономистовъ, врачей и прочихъ -- было слишкомъ много. Надежда Константиновна выслушивала просьбу и начинала кипятиться:

-- Сколько разъ я говорила, что я ничего, совсeмъ ничего не могу сдeлать. Что вы ко мнe пристаете? Идите къ Видеману. Ничего, ничего не могу сдeлать. Пожалуйста, не приставайте.

Замeтивъ выраженiе умоляющей настойчивости на лицe онаго инженера, Надежда Константиновна затыкала уши пальчиками и начинала быстро твердить:

-- Ничего не могу. Не приставайте. Уходите, пожалуйста, а то я разсержусь.

Инженеръ, потоптавшись, уходитъ. Надежда Константиновна, заткнувъ уши и зажмуривъ глаза, продолжала твердить:

-- Не могу, не могу, пожалуйста, уходите.

Потомъ, съ разстроеннымъ видомъ, перебирая свои бумаги, она жаловалась мнe:

-- Ну вотъ, видите, какъ они всe лeзутъ. Имъ, конечно, не хочется въ Свирьлагъ... А они и не думаютъ о томъ, что у меня на рукахъ двое дeтей... И что я за все это тоже могу въ Свирьлагъ попасть, только не вольнонаемной, а уже заключенной... Всe вы эгоисты, вы, мужчины. {217}

Я скромно соглашался съ тeмъ, что нашъ братъ, мужчина, конечно, могъ бы быть нeсколько альтруистичнeе. Тeмъ болeе, что въ дальнeйшемъ ходe событiй я уже былъ болeе или менeе увeренъ... Черезъ нeкоторое время Н. К. говорила мнe раздраженнымъ тономъ.

-- Ну, что же вы сидите и смотрите? Ну, что же вы мнe ничего не посовeтуете? Все должна я, да я. Какъ вы думаете, если мы этого инженера проведемъ по спискамъ, какъ десятника...

Обычно къ этому моменту техника превращенiя инженера въ десятника, врача въ лeкпома (лeкарскiй помощникъ) или какой-нибудь значительно болeе сложной лагерно-бюрократической махинацiи была уже обдумана и мной, и Надеждой Константиновной. Надежда Константиновна охала и бранилась, но инженеръ все-таки оставался за ББК. Нeкоторымъ устраивалась командировка въ Медгору, со свирeпымъ наставленiемъ -- оставаться тамъ, даже рискуя отсидкой въ ШИЗО (штрафной изоляторъ). Многiе на время вообще исчезали со списочнаго горизонта: во всякомъ случаe, немного интеллигенцiи получилъ Свирьлагъ. Во всeхъ этихъ операцiяхъ -- я, мелкая сошка, переписчикъ и къ тому же уже заключенный, рисковалъ немногимъ. Надежда Константиновна иногда шла на очень серьезный рискъ.

Это была еще молодая, лeтъ 32-33 женщина, очень милая и привлекательная и съ большими запасами sex appeal. Не будемъ зря швырять въ нее булыжниками; какъ и очень многiя женщины въ этомъ мiрe, для женщинъ оборудованномъ особенно неуютно, она разсматривала свой sex appeal, какъ капиталъ, который долженъ быть вложенъ въ наиболeе рентабильное предпрiятiе этого рода. Какое предпрiятiе въ Совeтской Россiи могло быть болeе рентабильнымъ, чeмъ бракъ съ высокопоставленнымъ коммунистомъ?

Въ долгiе вечера, когда мы съ Надеждой Константиновной дежурили въ ликвидкомe при свeтe керосиновой коптилки, она мнe урывками разсказала кое-что изъ своей путаной и жестокой жизни. Она была, во всякомъ случаe, изъ культурной семьи -- она хорошо знала иностранные языки и при этомъ такъ, какъ ихъ знаютъ по гувернанткамъ, а не по самоучителямъ. Потомъ -- одинокая дeвушка не очень подходящаго происхожденiя, въ жестокой борьбe за жизнь -за совeтскую жизнь. Потомъ -- бракъ съ высокопоставленнымъ коммунистомъ -директоромъ какого-то завода. Директоръ какого-то завода попалъ въ троцкистско-вредительскую исторiю и былъ отправленъ на тотъ свeтъ. Надежда Константиновна опять осталась одна -- впрочемъ, не совсeмъ одна: на рукахъ остался малышъ, размeромъ года въ полтора. Конечно, старые сотоварищи бывшаго директора предпочли ее не узнавать: блаженъ мужъ иже не возжается съ "классовыми врагами" и даже съ ихъ вдовами. Снова пишущая машинка, снова голодъ -- на этотъ разъ голодъ вдвоемъ, снова мeсяцами наростающая жуть передъ каждой "чисткой": и происхожденiе, и покойный мужъ, и совершенно правильная презумпцiя, что вдова разстрeляннаго человeка не можетъ очень ужъ пылать коммунистическимъ энтузiазмомъ... Словомъ -- очень плохо. {218}

Надежда Константиновна рeшила, что въ слeдующiй разъ она такого faux pas уже не сдeлаетъ. Слeдующiй разъ sex appeal былъ вложенъ въ максимально солидное предпрiятiе: въ стараго большевика, когда-то ученика самого Ленина, подпольщика, политкаторжанина, ученаго лeсовода и члена коллегiи Наркомзема, Андрея Ивановича Запeвскаго. Былъ какой-то промежутокъ отдыха, былъ второй ребенокъ, и потомъ Андрей Ивановичъ поeхалъ въ концентрацiонный лагерь, срокомъ на десять лeтъ. На этотъ разъ уклонъ оказался правымъ.

А. И., попавши въ лагерь и будучи (рeдкiй случай) бывшимъ коммунистомъ, имeющимъ еще кое-какую спецiальность, кромe обычныхъ "партiйныхъ спецiальностей" (ГПУ, кооперацiя, военная служба, профсоюзъ), цeной трехъ лeтъ "самоотверженной", то-есть совсeмъ уже каторжной, работы заработалъ себe право на "совмeстное проживанiе съ семьей". Такое право давалось очень немногимъ и особо избраннымъ лагерникамъ и заключалось оно въ томъ, что этотъ лагерникъ могъ выписать къ себe семью и жить съ ней въ какой-нибудь частной избe, не въ баракe. Всe остальныя условiя его лагерной жизни: паекъ, работа и -- что хуже всего -- переброски оставались прежними.

Итакъ, Надежда Константиновна въ третiй разъ начала вить свое гнeздышко, на этотъ разъ въ лагерe, такъ сказать, совсeмъ ужъ непосредственно подъ пятой ОГПУ. Впрочемъ, Надежда Константиновна довольно быстро устроилась. На фонe кувшинныхъ рылъ совeтскаго актива она, къ тому же вольнонаемная, была, какъ работница, конечно -- сокровищемъ. Не говоря уже о ея культурности и ея конторскихъ познанiяхъ, она, при ея двойной зависимости -- за себя и за мужа, не могла не стараться изъ всeхъ своихъ силъ.

Мужъ ея, Андрей Ивановичъ, былъ невысокимъ, худощавымъ человeкомъ лeтъ пятидесяти, со спокойными, умными глазами, въ которыхъ, казалось, на весь остатокъ его жизни осeла какая-то жестокая, eдкая, незабываемая горечь. У него -- стараго подпольщика-каторжанина и пр. -- поводовъ для этой горечи было болeе чeмъ достаточно, но одинъ изъ нихъ дeйствовалъ на мое воображенiе какъ-то особенно гнетуще: это была волосатая лапа товарища Видемана, съ собственническимъ чувствомъ положенная на съеживающееся плечо Н. К.

На Андрея Ивановича у меня были нeкоторые виды. Остатокъ нашихъ лагерныхъ дней мы хотeли провести гдe-нибудь не въ канцелярiи. Андрей Ивановичъ завeдывалъ въ Подпорожьи лeснымъ отдeломъ, и я просилъ его устроить насъ обоихъ -- меня и Юру -- на какихъ-нибудь лeсныхъ работахъ, чeмъ-нибудь вродe таксаторовъ, десятниковъ и т.д. Андрей Ивановичъ далъ намъ кое-какую литературу, и мы мечтали о томъ времени, когда мы сможемъ шататься по лeсу вмeсто того, чтобы сидeть за пишущей машинкой.

___

Какъ-то днемъ, на обeденный перерывъ иду я въ свою избу. Слышу -- сзади чей-то голосъ. Оглядываюсь. Надежда {219} Константиновна, тщетно стараясь меня догнать, что-то кричитъ и машетъ мнe рукой. Останавливаюсь.

-- Господи, да вы совсeмъ глухи стали! Кричу, кричу, а вы хоть бы что. Давайте пойдемъ вмeстe, вeдь намъ по дорогe.