Тайны военной агентуры

История войн еще не знала более смертоносных оборонительных систем, чем та, что была подготовлена на побережье Франции против готовящихся к вторжению войск союзников. Однако Роммель все еще был не удовлетворен. Он хотел еще больше дотов, больше прибрежных заграждений, больше мин, больше пушек и солдат. Но больше всего фельдмаршалу были нужны сильные танковые дивизии, которые стояли в резерве далеко от побережья. В эти напряженные дни ожидания вторжения фюрер настоял, чтобы эти танковые части остались в его личном распоряжении, Роммель же хотел иметь у берега хотя бы пять из этих дивизий, и был только один способ получить их: ему следовало увидеться с Гитлером. Роммель часто говорил Лангу: «Человек, который видит Гитлера последним, выигрывает игру». Этим хмурым утром, готовясь отправиться в Германию, фельдмаршал был более чем когда-либо настроен на выигрыш.

В штабе 15-й армии, располагавшемся у бельгийской границы, в 125 милях от Ла-Рош-Гайон, в своем кабинете за столом сидел подполковник Гельмут Майер и тупо смотрел в пространство. Майер занимался нервной, изматывающей работой — он возглавлял единственное на всем противостоящем вторжению фронте контрразведывательное подразделение. Его ядро составляла группа радиоперехвата в составе 30 человек, в чьи обязанности входило только прослушивание радиоэфира. Каждый из этих людей был радиоспециалистом, владеющим тремя языками, и редкое переданное точками и тире сообщение союзников ускользало от их ушей.

Майер знал свое дело. По нескольку раз в день он просматривал кипы перехваченных радиопосланий, выискивая среди них подозрительные, необычные — даже неправдоподобные. Этой ночью его люди перехватили одно такое неправдоподобное сообщение. Переданное по высокоскоростному газетному кабелю сразу после наступления темноты, оно гласило: «Срочно. Пресс Ассошиэйтед Н-Йк ШтКв Эйзенхауэра объявляет высадке союзников Франции».

Майер был ошеломлен. Первым его порывом было оповестить штаб-квартиру — но он сдержался и успокоил себя: должно быть, сообщение было ложным. На это указывали два обстоятельства. Во-первых, наблюдалось полное отсутствие какого-либо движения на всей линии ожидаемого вторжения (о любом появлении противника подполковник узнал бы немедленно). Во-вторых, еще не была передана вторая часть сигнала, о котором в январе ему сообщил адмирал Канарис, в то время шеф германской разведки, и которым, по его словам, союзники должны были предупредить подполье о начале этой операции.

Канарис предупредил, что за предшествующие вторжению месяцы союзники передадут несколько сотен радиограмм, но действительно иметь отношение к дню «Д» будут лишь немногие из них. Остальные же будут фальшивыми, посылаемыми специально, чтобы их обмануть и сбить с толку. Канарис тогда дал указание, чтобы он перехватывал все радиопослания, чтобы не упустить важные. Поначалу Майер был настроен скептически, ему казалось ненормальным всецело полагаться только на одно послание-сигнал. Но вечером 1 июня его операторы перехватили первую часть послания союзников — точно такого, как его цитировал Канарис. Оно ничем не выделялось из сотен других закодированных предложений, передаваемых для подполья в ежедневных радиопередачах Би-би-си. Большая часть этих предложений, произносимых на французском, голландском, датском и норвежском языках, были бессмысленными, типа: «Троянская война продолжаться не будет», «Черная патока завтра превратится в коньяк» или «Джек носит длинные усы».

Но фраза, переданная в девятичасовом выпуске новостей Би-би-си вечером 1 июня Майеру была очень хорошо понятна. «Теперь пожалуйста послушайте несколько персональных сообщений,— сказал диктор по-французски и после паузы произнес: Les sanglots longs des violons de l’automne» [26]. Это были именно те слова, о которых ему говорил Канарис, и они являлись первой фразой стихотворения Верлена, которое служило сигналом. Передача второй части этого предложения — «Blessent mon coeur d’une langueur monotone» [27] — будет означать, по словам Канариса, что вторжение начнется в течение 48 часов.

Майер незамедлительно проинформировал о радиоперехвате начальника штаба 15-й армии бригадного генерала Вильгельма Хоффмана.

— Первая часть сигнала передана,— сказал он.— Теперь что-то должно произойти.

Генерал отдал по армии приказ о боевой готовности. Майер тем временем отправил телетайпом сообщение в ставку Гитлера, затем позвонил в штаб-квартиры фон Рундштедта и Роммеля. В ставке Гитлера сообщение передали генералу Йодлю, начальнику штаба оперативного руководства войсками, но оно осталось лежать у него на столе. Йодль не поднял тревоги. Он подумал, что это сделал фон Рундштедт. А фон Рундштедт решил, что в штабе Роммеля уже получили соответствующий приказ (Роммель, должно быть, знал об этом сообщении, но, имея собственное мнение относительно намерений союзников, видимо, не придал ему значения).

В результате на всем северном побережье только одна армия была готова к отражению вторжения: 15-я. В 7-й армии, охранявшей побережье Нормандии, ничего не знали о перехваченном сигнале, и приказ о боевой готовности там отдан не был.

Следующие две ночи, 2 и 3 июня, по радио снова передавали первую часть стихотворения-сигнала. Не прошло и часа после его повторения вечером Зиюня, как была перехвачена «молния» АП об объявлении о высадке союзников во Франции. Если предупреждение Канариса было верным, рассуждал Майер, то сообщение АП — «утка». «Молния», похоже, является изощреннейшей «утечкой» секретной информации. На самом деле той ночью оператор телетайпа Ассошиэйтед Пресс в Англии занимался с бездействующим пока аппаратом, пытаясь увеличить скорость его работы, и в какой-то момент вдруг запустилась перфорированная лента с обычным ночным коммюнике для русских. Через тридцать секунд аппарат остановили, но слова уже вылетели.

После первоначального замешательства Майер решил положиться на Канариса. Теперь он чувствовал себя сильно уставшим, но вместе с тем в приподнятом настроении. Приход рассвета и продолжающаяся тишина по всему фронту занимаемых армией позиций говорили о том, что он был прав. Теперь оставалось просто подождать еще некоторое контрольное время.

Тем временем командующий группой армий «Б» готовился отбыть в Германию. В семь часов утра автомобиль фельдмаршала, сидевшего рядом с шофером, проехал через деревню и свернул к ведущему на Париж шоссе. Отъезд из Ла-Рош-Гайон воскресным утром 4 июня очень устраивал Роммеля — лучшего времени для этого просто быть не могло. Рядом с ним на сиденье лежала картонная коробка с парой серых замшевых туфель ручной работы размера пять с половиной для его жены. На то была особая, чисто человеческая причина, по которой он хотел оказаться рядом с ней во вторник 6 июня,— это был день ее рождения.

Между тем в Англии, где было уже восемь часов утра (существовала разница в один час между британским двойным летним временем и немецким центральным временем), в мокром после дождя лесу около Портсмута в жилом прицепе после напряженной ночной работы спал генерал Дуайт Эйзенхауэр, верховный главнокомандующий союзными войсками.

Эйзенхауэр и его командиры сделали все возможное для того, чтобы быть уверенными, что высадка осуществится с использованием всех возможных шансов на успех и с минимальными людскими потерями. Теперь, после всех перипетий ее политической и военной подготовки, операция «Оверлорд» — кодовое название операции вторжения — зависела от причуд стихии. Погода установилась плохая, и все, что Эйзенхауэр мог до сих пор делать,— это только ждать и надеяться на ее улучшение. Но сегодня, в воскресенье 4 июня, наступил день, когда он должен был принять окончательное решение: начать или отложить вторжение.

17 мая генерал решил, что днем «Д» станет 5, 6 или 7 июня. Метеорологические исследования показывали, что два крайне необходимых для высадки погодных условия в эти дни в Нормандии ожидаются: поздно восходящая луна и отлив вскоре после наступления темноты.