У Понта Эвксинского (Том 2)

Ночь покрыла все, но ненадолго. Взошла луна, мрак рассеялся. Стены дворца, колонны храмов и зубцы стен акрополя выступили отчетливо и выглядели белоснежными.

- Эй! - опять послышался голос Фалдарна. - Ты не уснул, Савмак? Сейчас тебя сменят.

- Я не сплю.

- Хорошо! - Сотник зевнул, его зубы блеснули лунным серебром.

9

В склепе сумрачно и становится все темней. Серый тусклый поток света слабо проникает сюда через узкий вход. Человек входит бесшумно и уверенно, как в собственный дом. Ставит на пол небольшую ношу и начинает прилаживать на уровне головы факел, вставляя его в кольцо, ввинченное в стену. Потом долго высекает огонь и, раздув трут, старается запалить сухую траву. В темноте становится виден его нос, потом губы и сосредоточенные глаза. В углу слышатся шуршание сухих листьев и сонный зевок.

- О, - удивляется вошедший,- ты уже здесь, Атамаз! Отсыпаешься?

- Охо-хо!.. Вздремнул немного. Сон заменяет пищу. Хорошо тебе, царскому конюху, всегда сыт и спишь сколько хочешь. Свободный человек.

- Нет, брат мой, не шути. Вольноотпущенник у царя - тот же раб. Сплю я, правда, достаточно. Но насчет еды - сам промышляю. Спасибо, на кухне друзья, так куски дают, что остаются. Иногда даже лучшие.

- Но? Неужели лучшие? И вино дают?

- Иногда и вино... Вот я принес, попробуй.

Атамаз при упоминании об еде и выпивке быстро вскакивает и, разминаясь после сна, смеется. Факел освещает его черное от ветра и солнца лицо с жидкими усами и бородой цвета прошлогоднего сена. Косые, козлиные глаза смотрят все с той же лукавой и язвительной насмешкой Но лучи черных и острых морщин возле глаз, преждевременная сухость уже не юношеского лица, жилистая шея и ширококостная, нескладная фигура свидетельствуют, что минувшие годы прошли не в забавах, а в труде и нужде, закалили этого не избалованного жизнью человека.

- Вот бы мне в подружки, скажем, повариху! И я был бы сыт и пьян! По правде сказать, была у меня девка хорошая в храме Афродиты Всенародной. Да Синдида еще три года назад заметила, что она меня подкармливает. Наказала ее строго, а еду и питье - под замок!.. Мне же сказала, чтобы я без подарка богине не появлялся у храма. Скупая баба. Это только твои повара могут обкрадывать царя.

- Не скажи... Тоже попадают больше объедки, а вино - разбавленное. Кто эти объедки оставил - неизвестно. Возможно, слюнявый какой.

- Это не беда, давай!

- Может, Савмака подождем?

- Нет, нет! - решительно возразил Атамаз, глотая слюну.- Ты, Лайонак, сыт, тебе легко ждать, а у меня в брюхе собаки визжат. Нас теперь стали кормить уже не просом и викой, как раньше, а отрубями, мякиной, словно овец. Только и живы тем, что на рынке стащим да, бывает, в мусоре найдем.

- Ты же старший среди уборщиков.

- Старший, да не сытее других. Вот новый урожай соберут - думаю, лучше будет.

- Не очень надейся на новый урожай... Пей вино-то, амфора раскупорена.

- Давай, давай!

Атамаз чавкает с наслаждением и, закинув голову, припадает к горлышку сосуда. Передохнув, смеется и крутит головой в знак того, что очень доволен Лайонак продолжает:

- Слыхал я. Царь хочет хлебом расплатиться с фракийцами и в Понт вывезти очень много пшеницы. А крестьяне говорят - не дадим хлеба, пока не получим заработанное. Я, правда, не верю в их силу, что они могут сделать!

- Слыхал и я. Не знаю, что из этого будет. Многие селяне бегут на запад, к Палаку. А тот будто вновь силы собирает, хочет с роксоланами в союз войти. Не знаю - верно ли? А в имении Саклея, говорят, бунт был!

- Не бунт, а бежало двое - Бунак и Хорей. Оба дружки мои. Бунака мы звали Рваное Ухо. Молодец, сумел убежать, стража убил, поджог сделал!

- Это по мне! Хотел бы и я что-нибудь поджечь да сбежать как можно дальше от этой жизни. Давно сбежал бы, да вы с Савмаком плохие помощники... А зачем Диофант приехал? Добычу с Перисадом делить?

- Дошло до меня - хлеб Митридату нужен. Войско у него большое...

Внезапный шорох заставил собеседников насторожиться и вскочить на ноги. Бесшумная тень загородила белесое пятно на месте входа.

- Успокойтесь,- раздался ровный голос,- это я.

- А, Савмак! - приветствовали его друзья.- А мы думали - царская охрана идет. Что снаружи, уже ночь? Мы полагали - не придешь ты.

- Ночь, но лунная... Мог и не прийти! Еле обманул десятника. Поесть и выпить я принес. Эх, мне и есть-то не хочется!

G нескрываемой досадой Савмак сбросил короткий плащ и поставил на песок амфору, протянул друзьям сверток.

- Ты все кипишь, как котел на огне,- заметил, щурясь, Атамаз, которого выпитое вино и сытый желудок привели в хорошее настроение.Неспокойная душа у тебя. Или что случилось?

- Случилось! Перисад договорился с Диофантом нас с тобою и весь народ Митридату отдать навечно!

- Как так?.. Садись вот сюда, на свое место.

Все трое уселись у стены под факелом и сейчас могли показаться злоумышленниками, собравшимися в тайном убежище для сговора. Решительное, мужественное лицо Савмака выглядело суровым рядом с подвижной, насмешливой физиономией Атамаза. Лайонак с его задумчивыми глазами и мягкими очертаниями рта и подбородка казался благообразнее их, спокойнее, уравновешеннее. Все трое лишь отдаленно напоминали тех юношей, полумальчишек, которыми были несколько лет назад. Каждого жизнь пометила своей печатью, опалила огненным дыханием, научила острее видеть и понимать свои дела и чужие. Души их, как и объемистые кулаки, приобрели особую узловатость и твердость, а приниженное состояние вытравило из сердец юношескую теплоту, заменив ее неспокойным и горьким чувством злой неудовлетворенности, неизбывной обиды на свою долю. Их связывало это чувство, сближало, равно как и общая жажда дать волю еще не растраченным силам. Каждый смутно желал борьбы, ждал перемен в жизни, мечтал разорвать узы, его опутавшие, хотя все это не шло дальше жарких разговоров в склепе Никомеда Проклятого о приходе на Боспор царя Палака или о каких-то грядущих переменах. Иногда, подпив, они грозились убить кого-то, ограбить, пустить в городе пожар, а потом бежать в степи к кочевым скифам. Выспавшись - расходились.

- Как же так? - помолчав, повторил Атамаз;- Непонятно кто царем нашим будет, Митридат, что ли?