Фельдмаршал Паулюс: от Гитлера к Сталину

В течение получаса молчат, курят сигары.

Шмидт: «А в Германии возможен кризис военного руководства?»

Никто не отвечает.

Шмидт: «До середины марта они, вероятно, будут наступать».

Паулюс: «Пожалуй, и дольше».

Шмидт: «Остановятся ли на прежних границах?»

Паулюс: «Да, все это войдет в военную историю как блестящий пример оперативного искусства противника».

За обедом беспрерывно хвалили каждое подаваемое блюдо. Особенно усердствовал Адам, который ел больше всех. Паулюс оставил половину и отдал ординарцу.

После обеда ординарец пытается объяснить Нестерову, чтобы ему вернули перочинный нож, оставшийся у их штабного врача. Паулюс обращается ко мне, дополняя немецкие слова жестами: «Нож — память от фельдмаршала Рейхенау, у которого Хайн был ординарцем до того, как перейти ко мне. Он был с фельдмаршалом до его последних минут». Разговор опять прервался. Пленные легли спать.

Ужин. Среди прочих блюд, поданных на стол, — кофейное печенье.

Шмидт: «Хорошее печенье, наверно, французское?»

Адам: «Очень хорошее, по-моему, голландское».

Надевают очки, внимательно рассматривают печенье.

Адам удивленно: «Смотрите, русское».

Паулюс: «Прекратите хотя бы рассматривать. Некрасиво».

Шмидт: «Обратите внимание, каждый раз новые официантки».

Адам: «И хорошенькие девушки».

Весь остаток вечера молча курили. Ординарец приготовил постели, и легли спать. Шмидт ночью не кричал.

2 февраля 1943 года. Утро.

Адам достает бритвенный прибор: «Бриться будем каждый день, вид должен быть приличный».

Паулюс: «Совершенно верно. Я буду бриться после вас».

После завтрака курят сигары. Паулюс смотрит в окно.

«Обратите внимание, заглядывают русские солдаты, интересуются — как выглядит германский фельдмаршал, а он отличается от других пленных только знаками различия».

Шмидт: «Заметили, какая здесь охрана? Много народу, но чувствуешь себя не как в тюрьме. А вот я помню, когда при штабе фельдмаршала Буша были пленные русские генералы, в комнате с ними никого не было, посты стояли на улице и входить к ним имел право только полковник».

Паулюс: «А так лучше. Хорошо, что не ощущается тюрьма, но все-таки тюрьма».

Настроение у всех трех несколько подавленное. Говорят мало, много курят, думают. Адам вынимал фотографии жены и детей, смотрел вместе с Паулюсом.

К Паулюсу Шмидт и Адам относятся с уважением, особенно Адам.

Шмидт — замкнут и эгоистичен. Старается даже не курить своих сигар, а брать чужие.

Днем зашел в другой домик, где находятся генералы Даниэль, Дреббер, Вульц и другие.

Совершенно другая обстановка и настроение. Много смеются, Даниэль рассказывает анекдот. Скрыть здесь знание немецкого языка не удалось, так как там оказался подполковник, с которым я разговаривал раньше.

Начали расспрашивать — каково положение, кто еще в плену и т.д. Узнали, что Паулюс тоже здесь. Радостно заулыбались. Фамилия Шмидта вызвала громкий смех, особенно усердствовал Даниэль.

«Шмидт в плену, ха, ха, ха», — говорил он примерно в течение пяти минут.

В углу с мрачным видом сидел румынский генерал Дмитриу. Наконец он поднял голову и на ломаном немецком языке спросил: «В плену Попеску?» Видно, это для него наиболее волнующий вопрос.

Побыв там еще несколько минут, я вернулся обратно в дом Паулюса.

Все трое лежали на кроватях. Адам учил русский язык, повторяя вслух записанные у него на бумажке слова.

3 февраля 1943 года.

Сегодня в 11 часов утра опять у Паулюса, Шмидта и Адама.

Когда я вошел, они еще спали. Паулюс проснулся, кивнул головой. Проснулся Шмидт.

Шмидт: «Доброе утро, что видели во сне?»

Паулюс: «Какие могут быть сны у пленного фель дмаршала? Адам, вы уже начали бриться? Оставьте мне горячей воды».

Начинается процедура утреннего умывания, бритья и проч. Затем завтрак и обычные сигары.

Вчера Паулюса вызывали на допрос, он все еще под его впечатлением.

Паулюс: «Странные люди. Пленного солдата спрашивают об оперативных вопросах».

Шмидт: «Бесполезная вещь. Никто из нас говорить не будет. Это не 1918 год, когда кричали, что Германия — это одно, правительство — это другое, а армия — третье. Этой ошибки мы теперь не допустим».

Паулюс: «Вполне согласен с вами, Шмидт».

Опять долгое время молчат. Шмидт ложится на постель. Засыпает. Его примеру следует Паулюс. Адам вынимает блокнот с записанными русскими словами, прочитывает, что-то шепчет. Затем также ложится спать.

Внезапно приезжает машина Якимовича. Генералам предлагают ехать в баню. Паулюс и Адам с радостью соглашаются. Шмидт (он боится простудиться), после некоторого колебания, также. Решающее воздействие оказало заявление Паулюса, что русские бани— очень хорошие и в них всегда тепло.

Все четверо уехали в баню. Генералы и Адам на легковой машине. Хайн сзади на полуторке. С ними поехали и представители штабной охраны.

Примерно через полтора часа все они возвратились. Впечатление прекрасное. Обмениваются оживленными мнениями о качестве и преимуществах русской бани перед другими. Ждут обеда с тем, чтобы после него сразу лечь спать.

В это время к дому подъезжают несколько легковых машин. Входит начальник РО, генерал-майор Виноградов с переводчицей, через которую передает Паулюсу, что он увидит сейчас всех своих генералов, находящихся у нас в плену.

Пока переводчица объясняется, мне удается выяснить у Виноградова, что предполагается киносъемка для хроники всего «пленного генералитета».

Несмотря на некоторое неудовольствие, вызванное перспективой выхода на мороз после бани, все поспешно одеваются. Предстоит встреча с другими генералами! О съемке им ничего не известно. Но уже около дома ждут операторы. Шмидт и Паулюс выходят. Снимаются первые кадры.

Паулюс: «Все это уже лишнее».

Шмидт: «Не лишнее, а просто безобразие» (отворачивается от объективов).

Садятся в машины, едут к соседнему дому, где находятся другие генералы. Одновременно с другой стороны подъезжают на нескольких машинах остальные — генерал-полковник Гейц и др.

Встреча. Операторы лихорадочно снимают. Паулюс по очереди жмет руки всем своим генералам, перебрасывается несколькими фразами: «Здравствуйте, друзья мои, больше бодрости и достоинства».

Съемка продолжается. Генералы разбились на группы, оживленно разговаривают. Разговор вертится главным образом по вопросам — кто здесь и кого нет.

Центральная группа — Паулюс, Гейц, Шмидт. Внимание операторов устремлено туда. Паулюс спокоен. Смотрит в объектив. Шмидт нервничает, старается отвернуться. Когда наиболее активный оператор подошел к нему почти вплотную, он, едко улыбнувшись, закрыл объектив рукой.

Остальные генералы почти не реагируют на съемку. Но некоторые как будто нарочно стараются попасть на пленку, и особенно рядом с Паулюсом.

Между всеми беспрерывно ходит какой-то полковник и повторяет одну и ту же фразу: «Ничего, ничего! Не надо нервничать. Главное — что все живы». Внимания на него никто не обращает.

Съемка заканчивается. Начинается разъезд. Паулюс, Шмидт и Адам возвращаются домой.

Шмидт: «Ничего себе удовольствие, после бани наверняка простудился. Специально все сделано, чтобы мы заболели».

Паулюс: «Еще хуже эта съемка! Позор! Маршал (Воронов), наверно, ничего не знает! Так унижать достоинство! Но ничего не поделаешь — плен».

Шмидт: «Я и немецких журналистов не перевариваю, а тут еще русские. Отвратительно!»

Разговор прерван появившимся обедом. Едят, хвалят кухню. Настроение поднимается. После обеда спят почти до ужина. Ужин опять хвалят. Закуривают. Молча следят за кольцами дыма.

В комнате рядом раздается звон разбиваемой посуды. Хайн разбил сахарницу.

Паулюс: «Это Хайн. Вот медвежонок!»

Шмидт: «Все валится из рук. Интересно, как он удерживал руль. Хайн! Руль вы никогда не теряли?»

Хайн: «Нет, генерал-лейтенант. Тогда у меня было другое настроение».