Россия при старом режиме

Основной социальной единицей у древних славян была племенная община, состоявшая, согласно подсчетам, из 50-60 человек, находящихся в кровном родстве и трудящихся сообща. С течением времени основанные на кровном родстве коллективы распались, уступив место общности нового типа, основанной на совместном владении пахотной землей и выпасами и называвшейся «миром», или «общиной». Происхождение этого знаменитого института более столетия служит предметом оживленной дискуссии. Спор завязался в 1840-х гг., когда группа романтических националистов, известных под именем славянофилов, обнаружила, что институт крестьянской общины существует преимущественно среди славян и стала превозносить его в качестве доказательства того, что русским людям, лишенным якобы приобретательских инстинктов западных европейцев, суждено разрешить социальные проблемы человечества. Гакстгаузен популяризировал этот взгляд в своей книге, напечатанной в 1847 г. Во второй половине XIX в. русский мир сделался в Западной Европе отправной точкой целого ряда теорий об общинном земледелии в первобытном обществе. В 1854 г., однако, против этого подхода выступил ведущий историк так называемого западнического лагеря Борис Чичерин, утверждавший, что крестьянская община не являлась по своему происхождению ни древней, ни автохтонной, а была создана российской монархией в середине XVIII в. для удобства налогообложения. До этого времени, по мнению Чичерина, земля находилась во владении отдельных крестьянских дворов. Проведенные в дальнейшем исследования лишь запутали вопрос. Современные ученые полагают, что община периода империи действительно была, как и утверждал Чичерин, новым институтом, хотя более старинным, чем он предполагал. Бесспорно также, что в ее становлении основную роль сыграло давление со стороны правительства и помещиков. В то же время на ее формирование оказали, видимо, значительное влияние и экономические факторы — постольку, поскольку существует несомненная связь между наличием земли и характером общинного землевладения: там, где земли недостает, имеется склонность к общинной форме землевладения, тогда как там, где ее обилие, вместо этого возобладает дворовое или даже семейное землевладение.

Кто бы ни был ближе к истине в этом споре, в эпоху империи подавляющее большинство русских крестьян владели землей всей общиной; в центральных губерниях община существовала практически повсеместно. Пахотная земля была разбита на участки, исходя из качества почвы и отдаленности от деревни. Всякий двор имел право получить на каждом из этих участков одну или несколько полосок в зависимости от числа своих взрослых членов, которыми, как правило, признавались мужчины от 15-17 до 60-65 лет и замужние женщины до 45 лет. Полоски были довольно узки, от 3 до 4 метров в ширину и несколько сот метров в длину. У одного двора могло быть от тридцати до пятидесяти таких полосок, иногда больше, разбросанных в десятке мест по окрестностям деревни. Основная цель такого устройства состояла в том, чтобы дать каждому двору возможность платить свою долю налогов и аренды. Поскольку дворы со временем увеличивались или уменьшались в размере, община периодически (например, каждые 9, 12 или 15 лет) устраивала свою перепись населения, исходя из которой совершался «черный передел», сопровождавшийся перераспределением полосок. Такой порядок был предназначен для того, чтобы обеспечить каждого крестьянина равноценным земельным наделом, а каждый двор — достаточным количеством пахотной земли, чтобы прокормиться и рассчитаться с помещиком и с правительством. На самом деле многие крестьяне терпеть не могли расставаться с наделами, в которые было вложено немало времени и труда, особенно если из-за роста населения деревни новый передел урезал причитающуюся каждому двору землю. Властям поэтому приходилось время от времени вмешиваться и навязывать передел крестьянам.

Иногда проводят аналогию между дореволюционной общиной и колхозом, который был создан советским режимом в 1928-1932 гг. В пользу этой аналогии можно сказать немного помимо того, что для обоих институтов характерно отсутствие одного атрибута — частной собственности на землю, а так они коренным образом отличаются друг от друга. Мир не был «коллективом»: земля возделывалась единолично, каждым двором по отдельности. Что еще более важно, входивший в мир крестьянин был хозяином продуктов своего труда, тогда как в колхозе они принадлежат государству, которое платит крестьянину за работу. Советский колхоз ближе всего подходит к институту, встречавшемуся в России при крепостном праве и называвшемуся «месячиной». При такой системе помещик объявляет всю землю своей, крепостные работают на него целый день, а он платит им деньги на прокормление.

В отличие от большой семьи, навязанной им совокупностью хозяйственной необходимости и давления сверху, к общине крестьяне были весьма расположены. Членство в ней позволяло не тревожиться о будущем и в то же время не стесняло серьезно свободы передвижения. Община также давала всем право пользоваться лугами и делала возможной координацию полевых работ, весьма необходимую при существующих климатических условиях и системе неогороженных участков, превращаемых после снятия урожая в выгон. Такой координацией занимался совет мира, состоящий из большаков. Крестьяне упорно держались за общину, и им дела не было до критики, которой подвергали ее экономисты, смотревшие на нее как на камень, висящий на шее наиболее предприимчивых крестьян. В ноябре 1906 г. царское правительство приняло меры по облегчению процедуры объединения полосок в единоличные хозяйства. В окраинных районах империи это законодательство имело ограниченный успех, а в центральной России крестьянство его почти игнорировало. [К 1913 г лишь 17,7% крестьянских дворов воспользовались правом на объединение своих полосок и выделение из общины; большинство из них жило на Украине и в Белоруссии; А. Н. Челинцев, Сельскохозяйственная география России, Берлин, 1923. стр. 117, и Lazar Volin, Л Century of Russian Agriculture (Cambridge, Мам. 1970), p. 107].

Поскольку главным предметом этой книги является политический строй России, здесь довольно будет обрисовать влияние природной среды на характер страны лишь в самых общих чертах. Природа, на первый взгляд, предназначила России быть раздробленной страной, составленной из множества независимых самоуправляющихся общностей. Все здесь восстает против государственности: бедность почвы, отдаленность от великих путей мировой торговли, низкая плотность и высокая подвижность населения. И Россия вполне могла бы оставаться раздробленной страной, содержащей множество разрозненных местных политических центров, не будь геополитических факторов, настоятельно требовавших сильной политической власти. Экстенсивный, крайне расточительный характер русского земледелия и вечная потребность в новых землях вместо полей, истощенных непомерной вспашкой и скудным унавоживанием, бесконечно гнали русских вперед. Пока процесс колонизации ограничивался тайгой, он мог идти стихийно и без военного прикрытия. Однако желанные тучные земли лежали в степях, в руках у кочевых тюркских и монгольских племен, которые не только не терпели земледельческих поселений на своих пастбищах, но и совершали то и дело набеги на лес в поисках невольников и иной добычи. До конца XVIII в., когда, благодаря своей лучшей политической и военной организации, русские наконец взяли верх, мало кто из них был в состоянии внедриться в степную зону; более того, они нередко страдали от нашествий своих степных соседей. В XVI-XVII вв. редко случался год, чтобы русские не вели боев на своих южных и юго-восточных границах. Хотя некоторые русские историки имеют склонность усматривать в этих войнах чисто оборонительный характер, они достаточно часто были результатом напора российской колонизации. В западных областях, где русские соседствовали с поляками, литовцами, шведами и немцами, было несколько спокойнее, но даже здесь в течение этого периода война случалась приблизительно каждый второй гид. Когда западные соседи шли на восток, когда инициатива переходила к русским, искавшим выхода к портам или к тучным землям Речи Посполитой. Таким образом, военная организация делалась просто необходимой, ибо без нее нельзя было проводить столь жизненно важную для народно-хозяйственного благополучия России колонизацию.