Преображение человека (Преображение России - 2)

- Ее осталось только убить.

Матийцев попробовал было поднять вагон, но тут же увидел, что не может: нужно было знать сноровку коногонов, подымавших как-то "на лимонадку", - спиной.

- Ну-ка, берись, Божок.

Но Божок стоял, как медведь, исподлобья глядя на пышущую морду лошади, носившей боками. Лица его ясно не было видно - так, тени одни, неприятные тени.

- Берись, говорю!

Но Божок качнул головою:

- Я уж сто разов за него бралси... "Берись"!

- Ты что это?

- "Что"! Ничего, "что"... Вот и становь сам.

- Ты что это, а, болван? - повысил голос Матийцев. - Ты видишь, с кем говоришь?

- Ее осталось только убить.

- Станови вагон, я говорю! Не рассуждать!

- Завизжал... Становь сам... У тебя силы-то как у вола...

И вот теперь, едва ли не в первый раз в жизни, Матийцеву захотелось изо всей силы наотмашь ударить человека - Божка. Это был всего один момент, но такой острый: непременно ударить и разбить ему зубы в кровь. А потом вдруг вспомнил Матийцев, что будет завтра, в 11 часов вечера; мгновенно вспомнил, и мгновенно отбросились от него Божок, Зорька, вагон и штрек. Еще не разжал стиснутых зубов, а уж начал улыбаться, как улыбаются мудрые и лишенные ума.

- Сегодня в конторе расчет получишь, - с усилием сказал он. - Уходи наверх - слышишь?!

И пошел от Божка, чтобы найти кого-нибудь, кто бы взял Зорьку и отвез вагон.

- Ишь... "расчет!".. Цуцик паршивый!.. - рыкнул ему вслед Божок, а Матийцев изумленно остановился было, но подумал: "Не нужно уж мне... Ведь не нужно... Иду, распоряжаюсь... к черту! Зачем это? Не нужно!.. Чем может оскорбить меня это животное? - ничем ведь, ничем!.. Теперь ничем!.." И тут же: "Отчего же так хочется выбить ему зубы медвежьи?.." Опять хотелось до боли, и рука туго сжималась, дрожа крупно в локте.

И чем дальше он уходил от Божка, тем меньше мог себя сдерживать. Не хотел, но повторялось все время в мозгу: "Цуцик паршивый... цуцик паршивый..." И тут же: "Это меня? Меня?.. Как он смел, подлец?!"

Чуть только померещился вдали кто-то, Матийцев уже крикнул ему:

- Эй, ты! Кто там? Поди сюда!

Подошел артельщик Кравчук, шлепая по лужам.

Чуть узнав его, крикнул Матийцев:

- Убери Божка отсюда вон, к черту!

- Божка? Это - коногона?

- Вон его отсюда, к черту! Понял?

- Понял.

Но у Кравчука было свое: он и сам искал Матийцева, чтобы сказать ему:

- Александр Петрович, - я вам хотел изложить, - невозможно по десять рублей... Сосчитайте хоть сами; что же мне - своих докладать?.. За-ра-ботаешь от жилетки рукава!..

- После, после!.. В конторе скажешь. Гони его в шею! Возьми лошадь!.. Совсем вон, к расчету!

А в это время из бокового пролаза вынырнул Автоном Иваныч. Как всегда, веселый какой-то пьяной рудничной веселостью, подошел и сказал:

- Литерба-литербе!.. Здравствуйте еще раз. Кого к расчету, Александр Петрович?

Матийцев почувствовал, что он ему нестерпимо противен.

- Вот что... Автоном Иваныч... Вы сегодня же его долой... Божка. - Он остановился, чтобы объяснить, почему долой, и добавил: - Я с вечерним в Ростов, а вы тут уж сами... и наряд на завтра, и, главное, это чудовище вон!

- В Ро-сто-ов! - невинно протянул Автоном Иваныч. - Раз-влечься? - О Божке будто и не слыхал.

И, едва сдерживая себя, прикусив губы, Матийцев продолжал о Божке:

- Избил эту новую лошадь, Зорьку, до полусмерти... тоже коногон... И еще в пререкания со мною, чудовище этакое!

От ярко представленного оскорбления дышал он тяжело и смотрел на Автонома Иваныча злобно, а в правом локте все дрожало крупной дрожью, почти дергало, и сердце нехорошо билось.

Автоном Иваныч качнул головой.

- Ишь, скотина! Он не пьян ли?.. Выкинем вон, когда так... - Подумал и добавил: - А если простите его, может, и лучше будет: ведь он - дурак. Просто, мы его оштрафуем хорошенько. А работник, не говорите - коногон! И уж сколько лет он у нас... Мой вам совет, если хотите меня послушаться.

- На черта мне ваши советы?! Вон его, и больше ничего, слышите? Советы!.. И, пожалуйста, без советов! Осел!.. Вы - осел!

- Позвольте... вы... как это?..

- Вы слышали? Ну вот... И все. Осел!

Матийцев как будто теперь понял только, как давно и как сильно раздражал его этот черноволосый человек. Он ждал, не скажет ли тот еще чего, чтобы окончательно прорваться, и весь дрожал, но Автоном Иваныч, зачем-то осветив его, вдруг повернулся и пошел своей бодрой походкой к тому штреку, в котором остался Божок. Под качающейся лампочкой отчетливы были треугольные грязные брызги из-под его сапог. Матийцев некоторое время стоял, следя за перебоями сердца и этими брызгами, потом повернул к выходу - дальше идти не мог.

IV

Придя домой, Матийцев почему-то тщательно выбрился: клочковатая бородка, насмешившая Лилю, не нужна уж была теперь даже для шахты. Без нее лицо стало совсем юным, и Матийцев, отвыкший от него за год службы, долго рассматривал себя в зеркало.

Неистовое желание жить и спокойное желание умереть - это в сущности одно и то же, и Матийцеву казалось, что он понимает это вот теперь, когда собирается зачем-то в Ростов, надевает форменную тужурку, чистится щеткой.

По телефону Безотчетову позвонил, одевшись, чтобы сказать: "Уезжаю в Ростов вечерним; завтра вернусь", - и услышал знакомый горловой голос:

- А-а, как кстати! Знаете, у меня про-осьба... Маша, вот Александр Петрович, оказывается, едет в Ростов: он и завезет Мирзоянцу... Знаете, голубчик, посылать по почте и неудобно и долго, и главное, расписку мне нужно, - срочный платеж, - а вы ему передадите и получите...

- А где там этот Мирзоянц?

- Пошлю сейчас вам деньги, - пятьсот сорок, - и записку и адрес... Подождите. Вам еще два часа, есть время... Маша, займи Александра Петровича!.. Я - сейчас.

И Марья Павловна, молодящаяся дама, подошла к телефону и сказала томно:

- Здрассте... Вы - кутнуть едете?

- Н-нет... Совсем нет.

- О-о, "нет"! Знаем мы "нет"!.. Вот еще проиграете деньги в каком-нибудь клубе... Смотри-те! Погрозила вам пальцем.

Матийцев представил по этому голосу ее всю: невыросший, узенький подбородок, под ним складочки; высокий шиньон; лоб весь в синих венах, шелушащуюся кожу на вялых щеках и глаза, которые заискивающе спрашивали всех: "Я не очень постарела?.. Я вам нравлюсь?" Душилась еще какими-то вызывающими духами, а у самой были уж взрослые сыновья, студенты.

- Гм-хм... - опять в телефон вечное покашливание Безотчетова, до того заразительное, что Матийцев тоже сделал: хм-гм...

- Дождитесь, голубчик. Знаете, - это в счет уплаты за землю: я там купил участок в рассрочку... Только это - секрет, гм-хм...

Матийцеву нужно было что-то ответить, так же шутливо, но он ничего не придумал; опять только кашлянул по-безотчетовски и вдруг, неизвестно зачем, спросил:

- А если я застрелюсь в Ростове?.. Или, например, в поезде? Не боитесь?

- Хм... пустяки! Инженера не стреляются... Очень обяжете... Главное, - жди расписки, а тут вы завтра же и привезете. И прекрасно, что так устроилось, - и расчудесно-чудесно... Ну, снаряжайтесь, не буду мешать... Сейчас посылаю к вам... До свиданья... ггы-хм...

- Успехов и удач! Счастливый путь! - крикнула около Марья Павловна тоном, по ее мнению, лукавым и намекающим.

Отходя от телефона, Матийцев прежде всего сложил в уме восемьсот и пятьсот сорок - непроизвольно, неизвестно зачем, как неизвестно зачем делал он многое за последние дни. И когда ходил по своим трем комнатам четкой, несвободной, деревянной, за последнее время только и появившейся походкой, все неотвязно вертелось: "Через час, значит, еду. Денег у меня будет тысяча триста сорок рублей".

А когда пришел от Безотчетова запыхавшийся писарек из конторы и принес пакет с косою женской припиской под адресом: "Только не проиграйте в карты. М. Б.", Матийцев улыбнулся и, глядя прямо в потное писарьково лицо, сказал весело: "Непременно проиграю"; потом постучал пальцем по твердому воротничку писарька и добавил: "Какой у вас, приятель, гнусный галстук... И совсем не модный: теперь уж никто не носит таких". Потом пришла мысль: "Не обсчитался ли как-нибудь впопыхах Безотчетов, не положил ли меньше?", и при писарьке он вскрыл пакет, пересчитал деньги и запечатал их снова в свой конверт.