Елизавета Тюдор

19 мая настал черед той, которая избрала своим девизом: «Счастливейшая из женщин». Она сохраняла самообладание и была верна себе до последней минуты. На эшафоте ее ждал палач, выписанный из Франции, чтобы помочь Анне Болейн уйти в мир иной с присущим ей при жизни изяществом. Последние слова королевы, обращенные к Генриху, были язвительны и точны, смирение перед неминуемой смертью не заслонило в ней сознания собственной невиновности и правоты: «Вы, Ваше Величество, подняли меня на недосягаемую высоту. Теперь Вам угодно еще более возвысить меня. Вы сделаете меня святой».

Казнь матери и поношение ее имени не задели трехлетнюю Елизавету. Это позднее, став не по годам серьезным подростком, она начнет размышлять над происшедшим в ее семье. Пока же она только лишилась титула принцессы Уэльской, будучи объявлена незаконнорожденной. Теперь девочка стала дважды бастардом — и для католиков, и для протестантов. Первых обязывала так считать папская булла, вторым это предписывал акт английского парламента. В остальном же в жизни «леди Елизаветы, дочери короля», ничего не изменилось. Отец не перенес на нее ненависть, которой воспылал к ее матери, и по-прежнему любил Елизавету издали, не обременяя себя визитами и радуясь известиям о том, что ребенок растет и хорошеет. Правда, первая дама и управительница ее маленького двора леди Брайан жаловалась в 1536 году, что девочка выросла из старой одежды и обносилась, но такое случается, дети растут быстро. Поскольку жалобы не повторялись, меры по обновлению гардероба принцессы, очевидно, были приняты. Стол же маленькой девочки в Хэтфилде выглядел на удивление обильным. Причина крылась в том, что хитрецы придворные из мужской половины двора специально заказывали поварам тяжелые, сытные и изысканные блюда, которые были в буквальном смысле не по зубам ребенку, и, торжественно выставив их на стол, уносили нетронутыми, чтобы после полакомиться самим.

Девочка росла здоровой, миловидной и завоевывала сердца тех, кто ее видел. Теперь, когда Анна Болейн ушла в небытие и статус обеих дочерей короля уравнялся, принцесса Мария оттаяла душой и стала называть Елизавету не бастардом, а сестрой. В одном из писем к отцу она признавалась, что не может не испытывать радости, видя, что Елизавета «такое смышленое дитя». Вскоре положение Марии изменилось к лучшему благодаря заступничеству новой жены короля Генриха — Джейн Сеймур.

После казни Анны Болейн Генрих впал в странное состояние: он предавался неистовому самоуничижению, повторяя всем и каждому, что его жена «обманывала его сотни и сотни раз». «Никто и никогда не видывал рогоносца, который бы с большим удовольствием демонстрировал свои рога, чем он», — писал изумленный иностранец, оказавшийся при английском дворе. Доведя собственную жалость к себе до высшей точки, Генрих наметил новую избранницу, так как главная проблема его семейной и политической жизни все еще оставалась неразрешенной — ему по-прежнему недоставало наследника. Леди Джейн Сеймур была полной противоположностью Анне Болейн и могла считаться образцом идеальной жены в традиционном средневековом понимании: некрасивая, но милая, недалекая, но тихая и заботливая. Впрочем, ей хватило сообразительности воспользоваться опытом предшественницы, и когда король послал ей письмо с изъявлением симпатий и кошелек с золотыми, Джейн вернула дар, поцеловав письмо и пожелав во всеуслышание, чтобы «Господь послал его величеству добрую жену». Она и стала ею.

Будучи протестанткой, Джейн Сеймур тем не менее хорошо относилась к Марии и не раз усмиряла гнев Генриха, вызванный тем, что дочь, не уступавшая ему в упорстве, по-прежнему отказывалась принять реформированную религию и принести присягу отцу как верховному главе англиканской церкви. Когда конфликт достиг апогея, Генрих в бешенстве пообещал отправить Марию на плаху как государственную преступницу. Поскольку сомневаться в том, что он способен на это, не приходилось, император Карл и испанский посол с трудом убедили упрямицу подчиниться ради спасения ее собственной жизни. Джейн Сеймур со своей стороны постаралась утихомирить разъяренного супруга. Архиепископ Кранмер также приложил немало усилий, чтобы примирить отца с дочерью. Наконец, глотая слезы, Мария покорилась, уверенная в душе, что совершает тяжкий грех. Генрих возрадовался, снова допустил дочь к себе, посадил за свой стол, восхищался тем, как она повзрослела, приказал восстановить ее двор. В трогательной идиллии воссоединения семьи произошла только одна заминка — королева Джейн довольно бестактно заметила: «Вот видите, Ваше Величество, а Вы хотели лишить нас этого цветка».

В 1537 году королева удалилась во внутренние покои дворца и перестала принимать участие в придворных развлечениях. Это было верным признаком того, что она ждет ребенка. Вскоре Джейн Сеймур родила Генриху долгожданного сына Эдуарда, но заплатила за это собственной жизнью, скончавшись после родов. Король не счел это слишком дорогой ценой и, в меру погоревав, вновь предался веселью. Его важнейшая цель была достигнута — отныне у него был наследник! Снова повторилась церемония крещения, еще более торжественная и помпезная. Елизавета по этому поводу впервые «вышла в свет». Обе сводные сестры новорожденного принца несли за ним к купели шлейф пурпурной мантии, при этом четырехлетнюю Елизавету саму несли на руках по причине «ее нежного возраста».

«Леди Елизавета, дочь короля», хотя и оставалась формально незаконнорожденной, была важной персоной при дворе; как всякий «королевский бастард», она стояла на социальной лестнице неизмеримо выше остальных. Ее грядущую судьбу можно было легко предсказать: девочке предстояло стать одной из разменных фигур в политических играх короля-отца с другими монархами. Ей скоро подыскали бы подходящую партию при одном из европейских дворов, кого-нибудь из принцев крови, и отдали бы в уплату за дипломатические уступки или чтобы скрепить нарождающийся политический союз, предварительно дав ей надлежащее образование, научив музицировать и вышивать гладью, грациозно танцевать и говорить по-французски. Первые планы такого рода появились у Генриха, когда дочери едва исполнился год. Поскольку Франция, исходя из собственных антииспанских интересов, поддержала его в деле о разводе, между английским и французским монархами на время установились теплые отношения. В 1534 году начались переговоры о возможном браке Елизаветы с герцогом Ангулемским, одним из принцев крови. Французы, однако, запросили за ней такое приданое, что Генрих оскорбился, и английская сторона прервала переговоры. Теперь, когда девочка утратила официальный статус принцессы, ее цена на брачном рынке упала, но все же оставалась достаточно высокой, чтобы ее руки добивались ведущие правящие дома. Правда, к этому времени друзья и враги Англии, как в танце, вновь поменялись местами: Генрих VIII охладел к Франции и вернулся к традиционному союзу с Испанией, поэтому Елизавету стали прочить в жены кому-нибудь из племянников императора Карла. К ней начали пристальнее приглядываться послы и других держав, а также английские государственные деятели. Этому вниманию мы обязаны появлением в конце 30-х годов первых ее характеристик. Как особу королевской крови ее воспитывали в жестких рамках придворного этикета. В 1539 году государственный секретарь Райотесли, посетивший Елизавету в замке Хертфорд, остался очень доволен тем, какой он ее нашел, и провидчески заметил: «Если ее образование будет не хуже, чем ее воспитание, она станет украшением всего женского рода». А итальянский посол после встречи с Елизаветой умилялся тому, что шестилетний ребенок держит себя с важностью и достоинством сорокалетней матроны.

Что происходило в душе этой не по годам степенной девочки, какие мысли рождались под медно-рыжей копной волос, обрамлявших ее высокий выпуклый лоб, — а она вступала в тот возраст, когда дети неутомимо изучают мир, людей и выносят о них свои безоговорочные суждения, — навсегда останется тайной. Достоверно только одно: к восьми годам в результате этих раздумий у нее сложилась чрезвычайно оригинальная точка зрения на брак.