Маршал Рокоссовский

— Ну что ж, уважу. Где карта?

Офицер достал из сумки карту Подмосковья. Пряча улыбку, генерал ее не взял, а сказал адъютанту:

— Принести из оперативного отдела карту Европы.

Когда адъютант Иван Жигреев принес карту, командующий аккуратным почерком вывел: «Специальному корреспонденту «Красной Звезды» политруку Трояновскому П. И. Воюя под Москвой, надо думать о Берлине. Обязательно будем в Берлине! К. Рокоссовский. Подмосковье, 29 октября 1941 года». Это было трудное время. Наши войска, неся большие потери, отбивали ожесточенные атаки. Однако выдержали. Полководческий дар, вера в победу командующего в немалой мере способствовали успеху.

А в 45-м году тот же журналист оказался под Берлином, на 1-м Белорусском фронте, где начальником штаба был давнишний сподвижник Константина Константиновича генерал Малинин. Журналист показал ему ту карту.

Прочитав текст, выведенный рукой Рокоссовского, начальник ниже приписал: «Удостоверяю, что мы в Берлине. Генерал-полковник М. Малинин, бывший начальник штаба 16-й армии, которой командовал Рокоссовский, 26 апреля 1945 года. Берлин»…

Разглядывая неожиданный и необыкновенный презент, я спросил Виктора Константиновича:

— И как же он попал к тебе? Когда это было?

— Случилось это в 1968 году. Месяца за два до кончины отца, — отвечал он. — Тогда я служил в Ростове. В связи со строительством стадиона СКА дел было по горло, и мне нередко приходилось бывать в столице: выпрашивать, выбивать необходимое. И, признаюсь, в этом отец мне помогал. Его телефонный разговор с чинами не оставался без внимания. Вот и в тот раз я позвонил ему прямо с вокзала. Набрал памятный мне номер: 202-84-73.

— В гостиницу поедешь потом, — сказал он. — А сейчас ко мне. Я один, все на даче.

Кроме квартиры на улице Грановского у отца была гостевая квартира, где останавливались часто приезжавшие к нему как к депутату люди из разных мест. Она находилась в доме неподалеку от гостиницы Прага, что на Арбате. Иногда в ней останавливался и я.

Я доехал на метро до «Библиотеки имени Ленина», а там до улицы Грановского, 3, где жили известные стране люди, рукой подать.

— Вы к кому?.. Ах, к Константину Константиновичу! — выглянула из каморки при входе консьержка. — Он предупредил.

По устланной на лестнице ковровой дорожке я поднялся на второй этаж. Напротив жил Молотов, а выше — маршал Конев.

Дверь открыл отец. Его вид поразил меня: лицо зеленое, изможденное, голос изменился: его пожирал рак.

— Пойдем на кухню. Я уже приготовил завтрак. — И стал разливать чай.

— Ну что вы, папа. Дайте… — засуетился было я, но он отстранил меня.

— Ты — гость, я — хозяин. — Подал тарелку с едой. — Как мама? Все еще в Анапе? Не болеет?

Я рассказал о ней, сообщил, что собирается переехать в Киев.

— Передавай привет. Пусть бережет себя… — Потом он предложил чем-либо мне помочь, но я отказался, ответил, что с делами справляюсь сам.

— Ну, как знаешь. А то не стесняйся!

Разговор мы продолжили в его кабинете. Светлый, с книжными полками, удобными креслами, кабинет был любимым местом отца. Здесь он работал или подолгу вел беседу, дымя сигаретой.

На этот раз я не почувствовал обычного уюта. На табуретах сложены папки с завязанными тесемочками. У стола в корзине ворох клочков бумаги. Любимое им конское седло на подставке, на котором он часто восседал, задвинуто в дальний угол. Заметив мое удивление, с виноватой улыбкой произнес:

— Решил, пока один, разобрать бумаги. — Тяжело вздохнув, продолжил: — Всему, Виктор, есть конец. Всему.

Он перевел взгляд на стол. На нем, с обвисшими краями, лежала карта с изображением обстановки и динамики какой-то фронтовой операции. Отец любил работать с картой: что-то на ней высчитывал, размышлял.

— И на этот раз на карте лежала коробка с карандашами «Тактика», командирская линейка, лупа для чтения мелких шрифтов, этот вот циркуль, — Виктор Константинович указал на измеритель, который я держал в руках.

— Бери, сын, все это. Тебе как офицеру пригодится. А мне уже ни к чему, — сказал он негромко. В его голосе слышалась отрешенность. Я хотел было отказаться, но, взглянув в его глаза, без привычного живого блеска, понял его.

— Бери, — негромко произнес он и сухой длиннопалой ладонью подвинул ко мне все, что предлагал.

— Вот так и попали ко мне фронтовые вещи отца, — заключил Виктор Константинович. — А ржавчину, что на иглах измерителя, снять проще простого. Наждачкой следует зачистить.

ТЯЖКИЕ РАЗДУМЬЯ

Оценивая блестящие способности комкора Рокоссовского, командующий Юго-Западным направлением рекомендовал направить его на Западный фронт, против главной группировки врага.

Не задерживаясь в штабе Юго-Западного фронта, Константин Константинович поспешил на вызов в Москву. Глядя на ускользающий под колеса асфальт дороги, он вспоминал события минувших трех недель, тревожную, бесконечно долгую ночь на 22 июня. На плечи комкора тогда разом навалились десятки чрезвычайно важных дел.

Вспомнились первые бои под Луцком и Новоград-Волынском, где его 9-й механизированный корпус изрядно «пошерстил» немцев, нанес им немалые потери. Многие солдаты и командиры отличились в боях, удостоились правительственных наград. Четвертый орден Красного Знамени вручили и ему, командиру корпуса Рокоссовскому.

А потом пришло распоряжение Ставки о назначении его командующим армией на Западном фронте…

И опять одолевали тяжелые раздумья. Почему Красная Армия потерпела такое тяжелое поражение в начальный период войны? Почему наши главные силы не успели по реальным расчетам Генерального штаба вовремя развернуться и нанести контрудар, который бы остановил продвижение врага?

«Приходилось слышать и читать во многих трудах военного характера, издаваемых у нас в послеоктябрьский период, острую критику русского генералитета, в том числе и русского Генерального штаба, обвинявшихся в тупоумии, бездарности, самодурстве и прочем. Но, вспоминая начало первой мировой войны и изучая план русского Генерального штаба, составленный до ее начала, я убедился в обратном, — писал Рокоссовский. — Этот план был составлен именно с учетом всех реальных особенностей, могущих оказать то или иное влияние на сроки готовности, сосредоточения и развертывания главных сил. Им предусматривались сравнительные возможности России и Германии быстро отмобилизоваться и сосредоточить на границе свои главные силы…

Невольно возникал другой вопрос: ״Какой же план разработал и представил правительству наш Генеральный штаб? Да и имелся ли он вообще?..»»

Ранее Константин Константинович пытался узнать, где намечался рубеж развертывания наших главных сил, предполагая, что этот рубеж совпадает с рубежом наших укрепленных районов, отнесенных на соответствующее расстояние от старой границы. Это было реально. Но мог ли этот рубеж сохранить свое назначение и в 1941 году? «Да, мог», — заключал он.

«Мы обязаны были сохранять и усиливать, а не разрушать наши УРы по старой границе. Неуместной, думаю, явилась затея строительства новых УРов на самой границе на глазах у немцев. Кроме того, что допускалось грубейшее нарушение существующих по этому вопросу инструкций, сама по себе общая обстановка к весне 1941 года подсказывала, что мы не успеем построить эти укрепления. Только слепой мог этого не видеть. Священным долгом Генерального штаба было доказать такую очевидность правительству и отстоять предложения… То, что произошло 22 июня, не предусматривалось никакими планами, поэтому войска были захвачены врасплох в полном смысле этого слова. Роль командования округа (Киевского Особого. —А. К.) свелась к тому, что оно слепо выполняло устаревшие и не соответствующие сложившейся на фронте и быстро менявшейся обстановке директивы Генерального штаба и Ставки. Оно последовательно, нервозно и безответственно, а главное, без пользы пыталось наложить на бреши от ударов главной группировки врага непрочные «пластыри», то есть неподготовленные соединения и части. Между тем заранее знаю, что такими «пластырями» остановить противника нельзя: не позволяли ни время, ни обстановка, ни собственные возможности».