Происхождение и юные годы Адольфа Гитлера

Поэтому, если такие убийства все-таки происходили, то явились индивидуальным продуктом решений и усилий Клары, так и сохраненным в тайне по крайней мере от ее мужа.

В то же время такие убийства, подводящие, в конечном итоге, Алоиза к женитьбе на Кларе, не могли осуществляться ни в каких иных чьих-либо интересах, кроме ее собственных.

Если даже предположить, что брак Клары и Алоиза служил бы каким-либо образом интересам Иоганна Непомука (неважно — каким именно, поскольку эту гипотезу мы решительно отбрасываем!), то это начисто следует исключить из рассмотрения хотя бы потому, что для реализации подобной идеи шпитальский мафиози должен был бы искать совсем иную исполнительницу, а не серенькую тринадцатилетнюю девчонку. Едва ли и ее собственных родителей можно заподозрить во внушении ей подобной идеи — по крайней мере в 1873 году и ближайшие последующие годы.

Следует, таким образом, сделать вывод, что выход замуж за Алоиза сделался ее собственной задачей — притом вполне руководящей ее индивидуальными поступками с самого первого момента ее появления в его доме.

Только этим может, например, объясняться такое наблюдение, что появление Клары в доме Алоиза немедленно привело к болезни Анны — жены Алоиза, но это не повлекло затем фатального исхода — и Анна прожила еще немало лет. А должно было так произойти потому, что Клара, возможно уже приступившая к осуществлению долговременного упорного убийства, успела получше разобраться в ситуации и сообразила, что смертельный исход немедленно приведет лишь к женитьбе Алоиза на упомянутой Шмидт, роман с которой был в то время в полном разгаре; это-то и должно было отсрочить смерть Анны.

Если принять подобные гипотетические построения, то становится ясно и то, что Клара могла сразу вполне сознательно игнорировать указания Иоганна Непомука — и никогда не сообщила бы ему о возможности заполучить секретные бумаги Алоиза, даже если бы и смогла решить такую задачу!..

В свою очередь Иоганн Непомук никак не мог проконтролировать такое поведение собственной внучки — по крайней мере в период 1873–1876 годов. А вот к тому, что происходило позднее, мы еще не подошли.

«Отец был очень упорен в достижении поставленных целей…» [337] — это из того немногого, что позволил себе припомнить об Алоизе сам Адольф Гитлер в «Майн Кампф». Но это же просто ничто по сравнению с такой характеристикой, какую заслуживает мать Гитлера!

Рассуждать же о ее моральном облике — это задача и непосильная, и бесполезная для обычных людей, которые, по крайней мере, никого не убивали в своем тринадцатилетнем возрасте!..

Тема убийства с помощью ядов должна была возникнуть перед Алоизом Шикльгрубером в 1875 году в связи с событиями, происходившими на колоссальном удалении от него самого и всех его родственников.

Историю же того, что происходило в 1875 году, нам удалось удачно обнаружить в источнике, в свою очередь бесконечно удаленном от научных интересов всех биографов Гитлера. [338]

Как уже упоминалось, ситуации с использованием ядов для тайных убийств оказались на повестке дня европейцев еще с самого конца XV века — со времен деятельности славного семейства Борждия. С тех времен оставался актуальным вопрос о достоверной диагностике уже осуществленного отравления — и начинать приходилось с отравлений мышьяком, также, как упоминалось, введенным в моду этим прославленным семейством.

Наказания, назначаемые разоблаченным отравителям, также были давней традицией и всегда находили заинтересованное одобрение самой широкой публики. Понятно, что в эпоху повсеместной охоты на ведьм не требовались никакие объективно оправданные обоснования выносимым приговорам — обходилось и без них. Но в более поздние времена рост правосознания потребовал внесения в это дело большей объективности — и вот тут-то и возникали трудности.

В наиболее очевидных случаях косвенные улики играли решающую и достаточно оправданную роль. Так, например, обвинение знаменитой маркизы Марии-Мадлен де Бренвийе, казненной на Гревской площади в Париже 16 июля 1676 года, в том, что она отравила собственного отца и двух своих братьев, базировалось по существу на косвенных уликах: была открыта целая химическая лаборатория, которой пользовались сама маркиза и ее любовник, а препараты, изготовленные там, были испытаны следователями на животных — и очевидно подтвердилось, что это — смертельные яды. [339] Но ведь, согласитесь, — это же не бесспорное доказательство уже совершенных убийств!

Задача диагностики совершенного отравления на основе химических исследований мертвых тел долго не находила своего решения — вплоть до XIX века. Почти что расчудесным образом ею упорно занимались в отношении отравлений конкретно мышьяком как раз в период одновременного существования Иоганна Непомука и Алоиза — от момента рождения младшего из них двоих и до времени смерти старшего.

В 1842 году немецкий химик Гуго Райнш из Цвейбрюккена опубликовал новый метод обнаружения мышьяка, который можно было применять к телам, частям тел или субстанциям умерших. [340] Он заключался в следующем: раствор, в котором предполагалось наличие мышьяка, смешивали с соляной кислотой и доводили до кипения. Затем туда помещали медную проволоку. Находящийся в растворе мышьяк оседал на меди в виде серого налета.

Когда в 1859 году при подозрительных обстоятельствах скончалась вторая жена английского врача Смэтхерста, британский эксперт Тэйлор подверг анализу методом Райнша рвотную массу пострадавшей и во время предварительного следствия утверждал, что нашел мышьяк. Но еще до начала процесса он был вынужден признать свою ошибку. Согласно правилам, он проверил использованную им соляную кислоту, не содержит ли она мышьяк, но никому, в том числе и Райншу, не пришло в голову, что мышьяк может содержаться также и в меди. К своему ужасу, Тэйлор установил, что обнаруженный им мышьяк был занесен в исследуемое вещество вместе с медной проволокой!

Почти такую же ошибку допустил позднее Франц Леопольд Зонненшайн, профессор химии в Берлине и автор нашумевшего учебника по судебной химии.

6 мая 1875 года в Бомсте, маленьком прусском городке, скончалась молодая жена аптекаря Шпайхерта. Аптекаря подозревали в отравлении жены. Зонненшайн установил «вполне определенные следы мышьяка» и тем самым способствовал смертному приговору для Шпайхерта, который, впрочем, потом заменили пожизненной каторгой.

Спустя несколько лет, когда Зонненшайна уже не было в живых, выяснилось, что на этот раз мышьяк проник в исследуемое вещество вместе с сероводородом, которым пользовались во время исследования: считалось, что сероводород не совместим с мышьяковистым водородом, однако в 1879 году немецкий химик Р. Отто доказал, что сероводород может содержать мышьяк.

Новый перелом произошел в 1886 году, когда О. Якобсон (наш источник не указывает на его национальность и государственное подданство) продемонстрировал метод очистки сероводорода от таких примесей.

Все эти ситуации широчайшим образом обсуждались общеевропейской прессой, что было совсем не удивительным: тема тайных отравлений всегда будоражила воображение обывателей — со времен отравления евреями австрийских колодцев в том же XV веке и до тех же еврейских врачей-отравителей в Советском Союзе накануне смерти Сталина! — и публику весьма волновала возможность их разоблачения!

В итоге мы можем, таким образом, построить временной график того, в какие периоды отравители мышьяком могли считать свои преступления невыявляемыми и ненаказуемыми, а в какие — наоборот.

Сначала отравители должны были чувствовать себя совершенно безнаказанно — и трудились вовсю; достаточно, например, припомнить отравление Наполеона на острове Святой Елены, доведенное до его смерти в 1821 году, вскрывшееся только во второй половине ХХ века и не обретшее окончательной версии для обвинения инициаторов этой операции, хотя с конкретным исполнителем вопрос решился достаточно однозначно. [341]