Речи немых. Повседневная жизнь русского крестьянства в XX веке

Из четверых братьев — двоих убило на войне, а двое вернулись живыми. Один из убитых (старший — Иван), будучи офицером и зная, что в деревне голодно, высылал свой аттестат матери. После его гибели и конца войны бабушка пошла в сельсовет выправлять себе пенсию или пособие по потере кормильца. Председатель сельсовета грубо накричал на нее:

— У тебя же два сына вернулись с фронта — неужели они тебя не прокормят?! Стыдись, у людей-то всех ведь убили — и то не ходят, не просят! Пристыженная, она повернулась и, несолоно хлебавши, ушла домой. Поэтому на старости лет она осталась совсем без пенсии и жила в доме моего дяди Николая Александровича до самой смерти — лет эдак до восьмидесяти двух. Из четверых ее сыновей: Иван и Леонид — погибли на фронте, а двое — Николай и Аркадий — пришли инвалидами после тяжелых ранений.

И летом, и зимой все сельские развлечения были к нашим услугам: купание в озере и на реке, рыбалка, походы за грибами и ягодами. Дом был свой — с огородом, поэтому немалое время отнимала и помощь по дому: дрова, уборка снега, работа в огороде.

Мать, Лидия Андреевна, всю жизнь отработала лаборантом на местном хлебном элеваторе. Семья ее жила бедно, голодно, она пошла работать в 1942 году — четырнадцати лет от роду, сразу после окончания семилетней школы. Учиться хотелось — в педучилище или медучилище, бывших неподалеку, но родителям нужна была рабочая карточка (600 граммов хлеба) работающей, а не иждивенческая (200 граммов хлеба), иждивенцев в доме было и так полно.

Родители мои женились по любви в 1949 году и стали жить в доме тетки — Ольги Васильевны (сестры бабушки Клавдии), муж которой умер, а все трое сыновей погибли на войне. Дом был большой — с чуланами, обширными сенями, мастерской на первом этаже и огромной русской печкой, на которой так сладко было долгими зимними вечерами читать сказки или рассказы про пограничников, слушая завывание ветра в трубе. В огороде была своя банька, кусты черной смородины (хорошо плодоносившие) и вишня с яблоней, обильно цветущие каждый год, но не дававшие плодов. Держали в хозяйстве козу Муську, которая меня почему-то терпеть не могла и при каждом удобном случае бодала своими рогами, поросенка и с десяток пестрых кур. С той поры мое любимое молоко — козье.

Большое впечатление в школе на меня оказал наш классный руководитель в пятых — восьмых классах, учитель географии Владимир Иванович Сушенцов. Он окончил Ленинградский университет, и его рассказы о дальних странах, пиратах и флибустьерах, путешествиях по Кавказу были очень увлекательны.

В девятом-десятом классах я учился уже в городе — в средней школе № 1 Советска — и очень благодарен учителям, учившим меня: Любови Васильевне Шелапугиной (классному руководителю, которая всю душу вкладывала в свой класс), Валентине Степановне Ворониной — учителю истории, да и всем другим предметникам, заложившим прочные основы моих школьных знаний.

После окончания школы в 1973 году я поступил на исторический факультет Нижегородского (тогда Горьковского) госуниверситета. Все пять лет я жил в студенческом общежитии факультета на Ульяновке — в старой части города, недалеко от кремля и волжского Откоса, — и это стало для меня мощной школой житейского жизненного опыта. В общежитии жили студенты со всего Союза: из Украины, Белоруссии, Средней Азии (туркмены, таджики, узбеки — целевики), Горьковской области.

Свободы для студентов было очень много: вечерами кипели жаркие споры по политическим, культурным, национальным проблемам. Свободомыслия было «от пуза». Будучи студентом, был, пожалуй, самым свободным человеком за свою жизнь. Летом, как правило, ездил в Крым: на археологическую или педагогическую практику, путешествовал.

Занимался с удовольствием, получал повышенную стипендию, на которую тогда можно было с небольшими добавками жить. Изучал русскую историю XIX века — эпоху декабристов. На эту тему и написал дипломную работу, получив по окончании диплом с отличием. Моим научным руководителем в университете был кандидат исторических наук Владимир Николаевич Сперанский, один из самых умных людей, с которыми мне довелось встречаться в жизни. Ум его был настолько глубок, что как-то обессиливал сам себя, лишал его творческой силы.

На факультете, в преподавательской среде, постоянно кипели жаркие страсти, гремели звонкие скандалы с политическим душком. Мой шеф был из группы гонимых, человек под подозрением, поскольку некогда в 1968 году подписал какое-то коллективное письмо против ввода советских войск в Чехословакию. Процветали кланы и группировки, сплетни, подкопы (все это в преподавательской среде, хотя частично преподаватели вовлекали верных им студентов в сферу своего влияния). При мне процветал клан одного профессора — блестяще умного и талантливого человека с очень своеобразными представлениями об этике и морали. Его питомцем и прямым наследником стал нынешний декан истфака университета, которого я тоже хорошо помню.

Профессиональный уровень преподавателей в целом (за немногими исключениями) был вполне приличный. Мы, хотя и недолго, кроме сугубо исторических курсов, учили латынь и древнегреческий, древнерусский и советскую литературу — и многое другое, — что серьезно расширяло наш гуманитарный кругозор.

По окончании университета в 1978 году я был направлен по распределению в Киров (Вятку) в Кировский госпединститут. Мне хотелось вернуться именно на Вятку, хотя были интересные варианты работы на Урале. Проработав четыре года до аспирантуры в институте, я уехал назад в Горьковский университет в аспирантуру к очень известному тогда и авторитетному профессору Валерию Яковлевичу Доброхотову. Благополучно завершив обучение в аспирантуре и досрочно защитив кандидатскую диссертацию по проблемам развития высшей школы в Советской России 1920-х годов, я вернулся назад в Кировский пединститут.

Краеведческими проблемами я стал заниматься сразу по приезде в Киров и уже в 1979 году опубликовал свою первую научную статью в краеведческом сборнике «Вятка» — «Кукарские кружева», об истории возникновения одного из самых знаменитых в крае кустарных промыслов — кружево-плетении. Мне это было интересно вдвойне, так как промысел этот связан со слободой Кукаркой, моей родиной. Плела кружева моя бабушка — Клавдия Васильевна, до сих пор плетет моя тетя — Нина Андреевна. В Жерновогорье очень многие умели плести кружева и зарабатывали этим себе на жизнь, хотя цены на кружева всегда были грошовые и жить только этим было нельзя.

Занимаясь широко краеведческими изысканиями, я увлекся историей жизни знаменитого в XVIII веке поэта и переводчика — нашего земляка Ермила Кострова. Мне посчастливилось найти в госархиве Кировской области точные сведения о дате его рождения и семье — сделать небольшое открытие (до этого сведения в энциклопедиях были противоречивы). Затем я написал небольшую книжку — биографию поэта — и опубликовал ее.

Много лет я увлекался устной историей — записью рассказов крестьян — вятских старожилов о прошлом. Итогом этой работы стали две моих книги: «Россия и русские» (Киров, 1994) и «Народ на войне» (1996). Изучение русской провинциальной историографии завершилось для меня в декабре 1994 года защитой докторской диссертации.

В области краеведения своим учителем я считаю Евгения Дмитриевича Петряева, с которым мне посчастливилось довольно много беседовать обо всем на свете. Такого блестящего собеседника в жизни мне более встречать не приходилось.

В науке мне большую помощь своими советами и руководством оказали такие выдающиеся русские ученые, как археолог Александр Александрович Формозов и историк-археограф Сигурд Оттович Шмидт, сын знаменитого полярника.

Очень важной для меня была работа в составе редколлегии серии книг «Энциклопедия земли Вятской», где я стал составителем четвертого тома «История». Организаторы этого дела — местные писатели Владимир Арсентьевич Ситников и Надежда Ильинична Перминова. Долго работал я над книгой по истории Вятлага. Это очень большая и страшноватая тема.