Первый блицкриг. Август 1914

Двадцатого августа германские войска заняли Брюссель. Неожиданно на улицах появились эскадроны улан с пиками наготове. Они были предвестниками мрачного парада, невероятного по своей мощи и величию.

Он начался в час дня с серо-зеленых колонн пехоты, в которых маршировали выбритые солдаты, в начищенных сапогах и с примкнутыми штыками, сверкавшими на солнце. Затем появилась такая же серо-зеленая кавалерия с черными и белыми флажками, трепыхавшимися на пиках, как будто вернувшаяся из средних веков. Подковы бесчисленных лошадиных копыт, непрестанно цокавших по мостовой, казались способными затоптать все, что бы ни встретилось на их пути. За ними прогромыхали тяжелые артиллерийские орудия. Рокотали барабаны. Хриплые голоса ревели песню победы «Хайль дир им зигескранц» на мотив «Боже, храни короля». Они все шли, бригада за бригадой, колонна за колонной. Молчаливые толпы, наблюдавшие это бесконечное шествие, были поражены его завершенностью и единообразием. Затем, запряженные четверками лошадей, появились походные кухни. Разведенный в них огонь и изрыгавшие дым трубы произвели не меньшее впечатление, чем грузовики, оборудованные под сапожные мастерские. Сапожники за своими столами заколачивали гвозди в подметки, а солдаты, чьи сапоги находились в ремонте, стояли на подножках.

Парад проходил по одной стороне бульвара, чтобы не мешать проезду офицеров штаба в автомобилях, а посыльным на велосипедах и мотоциклах обгонять процессию.

Шли часы, а марш победителей продолжался. Три дня и три ночи 320 000 солдат армии фон Клюка шли через Брюссель. Был назначен германский генерал-губернатор, над ратушей поднят германский флаг, часы поставлены по германскому времени, на столицу была возложена контрибуция в пятьдесят миллионов франков (десять миллионов долларов), которую нужно было выплатить через десять дней, на провинцию Брабант — четыреста пятьдесят миллионов франков (девяносто миллионов долларов).

В Берлине после сообщений о взятии Брюсселя зазвонили колокола, на улицах раздавались радостные возгласы, незнакомые обнимались, и царило «всеобщее ликование».

Двадцатого августа Франция еще собиралась наступать. Ланрезак достиг Самбры, англичане стояли с ним вровень. Сэр Джон Френч после многих колебаний заверил Жоффра, что будет готов вступить в боевые действия на следующий день. Но из Лотарингии поступили плохие новости.

Рупрехт начал свое контрнаступление мощнейшим ударом, 2-я армия Кастельно, из состава которой Жоффр взял один корпус для бельгийского фронта, отступала, Дюбай доносил, что немцы упорно атакуют. В Эльзасе генерал По, действовавший против ограниченных немецких сил, взял обратно Мюлуз и весь прилегающий район, но теперь, с уходом Ланрезака на Самбру, войска По были нужны, чтобы занять его место для наступления в центре, даже Эльзас — величайшая жертва, был положен на алтарь «плана-17».

Хотя и ожидалось, что Эльзас, как и железорудные шахты в Брийё, будет возвращен после победы, огорчение генерала почувствовалось в каждой строке его воззвания к народу, который он только что освободил.

«На севере начинается великая битва, которая решит судьбу Франции, а с ней и Эльзаса. Именно туда посылает главнокомандующий все силы нации, чтобы предпринять решительное наступление. С большой грустью мы должны оставить Эльзас. Жестокая необходимость эльзасскую армию и ее командующего подчиниться тому, что вызвано крайней необходимостью».

После всего этого у французов оставался небольшой клочок территории вокруг Танна. Эльзасу пришлось еще долгие годы ждать окончательного избавления.

На Самбре, где Ланрезак должен был на следующий день предпринять наступление, «двадцатое было волнующим днем для войск, — по словам лейтенанта Спирса. — Напряжение ощущалось даже в воздухе. Все чувствовали, что великая битва близка. Моральный дух 5-й армии был необычайно высок. Все были уверены в успехе». Но командующий генерал д'Амад, командир группы, состоявшей из трех территориальных дивизий, которые Жоффр в последнюю минуту все-таки послал на позиции левее англичан, был обеспокоен.

В ответ на его запрос в главный штаб генерал Бертло ответил:

«Сведения о германских войсках в Бельгии сильно преувеличены. Причин для беспокойства нет. Диспозиции, занятые по моему приказу, в настоящее время считаются достаточными».

В три часа дня генерал де Лангль де Кари, командующий 4-й армией, доложил о движении противника через его фронт и спрашивал Жоффра, не следует ли предпринять наступление немедленно. В главном штабе господствовало твердое убеждение в том, что чем больше немцы перемещаются вправо, тем слабее их центр.

«Я понимаю ваше нетерпение, — ответил Жоффр, — но, по моему мнению, время для наступления еще не пришло… Чем более район (Арденн) будет ослаблен к моменту наступления, тем лучше будут результаты продвижения 4-й армии, поддерживаемой 3-й. Поэтому крайне важно дать противнику возможность пройти мимо нас в северо-западном направлении без преждевременного нападения на него».

В девять часов вечера он решил, что время пришло, и отдал приказ начать наступление немедленно. Это был великий час.

Ночью двадцатого августа Жоффр сообщал Мессими: «Есть основания ожидать успешного развития операции».

Разгром: Лотарингия, Арденны, Шарлеруа, Монс

Генри Вильсон писал в своем дневнике двадцать первого августа: «Страшно подумать и в то же время радостно, что еще до конца этой недели произойдет битва, о которой еще не слышал мир». В тот момент, когда он писал эти слова, великая битва уже началась. С двадцатого по двадцать четвертое августа весь западный фронт гремел сражением, вернее — четырьмя сражениями, известными в истории под общим названием Приграничного. Начавшись справа, в Лотарингии, где бои шли уже с четырнадцатого августа, они прокатились вдоль всей границы. Исход в Лотарингии повлиял на сражение в Арденнах, оно сказалось на битве у Самбры и Мааса (известных как битва при Шарлеруа), а Шарлеруа отразилось на Монсе.

К утру двадцатого августа 1-я армия генерала Дюбая и 2-я армия генерала де Кастельно встретились в Лотарингии с подготовленной обороной германских войск у Саребура и Моранжа и были наказаны за легкомыслие. Наступление быстро захлебнулось, натолкнувшись на тяжелую артиллерию, колючую проволоку и пулеметные гнезда.

Рассматривая тактику наступления, французский полевой устав предусматривал, что за двадцатисекундный бросок в атаку пехота успеет покрыть пятьдесят метров, пока противник изготовится к стрельбе, прицелится и выстрелит. Вся эта «гимнастика, которой мы столько занимались на маневрах», как потом горько сетовал один французский солдат, оказалась никчемной на поле боя. Чтобы открыть пулеметный огонь, немцам нужно было всего восемь секунд, а не двадцать.

Полевой устав также рассчитывал, что шрапнельные снаряды, выпущенные из 75-миллиметровых орудий, «нейтрализуют» оборону, заставив противника «пригнуться и стрелять не глядя». Но вместо этого, как предупреждал Ян Гамильтон, исходя из опыта русско-японской войны, обороняющийся, находящийся в траншеях с бруствером, не боится шрапнели и ведет огонь по атакующим через амбразуры.

Несмотря на все препятствия, оба французских генерала отдали приказ о наступлении двадцатого августа. Без поддержки артиллерийского огня их войска бросились на германские укрепленные позиции. Контратака Рупрехта, которую ему все-таки разрешил Генеральный штаб, началась в то же утро с убийственной артиллерийской подготовки, оставляя во французских боевых порядках зияющие пустоты. XX корпус Фоша армии Кастельно был на главном направлении наступления, которое приостановилось перед укреплением Моранжа.

Баварцы, чей боевой дух так не хотелось сдерживать Рупрехту, контратаковали и вклинились во французскую территорию. В ответ на возглас «Франтиреры!» немедленно начинались грабеж, расстрелы и пожары.

В старинном городке Номени, находящемся в долине Мозеля между Мецем и Нанси, двадцатого августа были расстреляны или заколоты штыками пятьдесят жителей, а оставшиеся целыми после артиллерийской подготовки дома были сожжены по приказу полковника фон Ханнапеля, командира 8-го баварского полка.