«Гнуснейшие из гнусных». Записки адютанта генерала Андерса

Я доложил о нем генералу. Через несколько минут подполковник вышел от Андерса красный как рак, злобно взглянул на меня и молча вышел. Я не понимал, в чем дело. Вошел к Андерсу и спросил его, что произошло. Генерал ответил:

— А я выгнал этого мерзавца. Отругал его и указал ему на дверь.

Тут я узнал, что Закшевский издал какой-то альманах об офицерской школе и поместил в нем свою статью, которая не понравилась генералу и вызвала такую бурную реакцию.

Спустя несколько недель, когда к нам приехал министр социального обеспечения Станьчик, Закшевский вручил ему заявление, в котором, между прочим, доносил, что ротмистр Климковский… вместо того чтобы быть привлеченным к ответственности за невыполнение приказа Верховного Главнокомандующего от июля 1940 года (переход из Румынии в Польшу), получил повышение и командует полком. Дальше он выражал в своем доносе «глубокое сожаление» по поводу того, что такой националист, как я, мечтающий о том, чтобы границы Польши на востоке простирались до Днепра, выполняет ответственную функцию в армии и т. д. При этом он забыл лишь об одном: звание присвоил мне не кто иной, как именно Сикорский, и с его же санкции я был назначен также командиром полка.

Но в данный момент Закшевского меньше всего интересовало истинное положение вещей, он меньше всего жаждал, чтобы восторжествовала справедливость, а хотел лишь обратить на себя внимание Станьчика, находившегося как раз тогда на Ближнем Востоке.

Тем временем Сикорский, получив тревожные сигналы о положении на Ближнем Востоке, решил поехать туда и лично разобраться во всем. Решение о поездке Сикорского на Ближний Восток до последней минуты держалось в секрете от Андерса. Это нужно было англичанам для облегчения своей игры, в частности, для того, чтобы поставить Андерса в положение, при котором он больше всего нуждался бы в них.

Вечером, во время ужина, Гулльс в общей оживленной беседе как бы невзначай «проговорился»:

— Завтра Сикорский прилетает в Каир.

Андерс подпрыгнул в кресле. Сначала не хотел этому поверить. Как же так, без предупреждения? Ведь два дня тому назад в Каир выехал начальник штаба Сикорского Климецкий. Он, наверное, знал об этом и мог бы кое-что сообщить.

— Он именно для того и поехал, — подтвердил Гулльс, — чтобы встретить Сикорского.

Андерс очень смутился и со страхом взглянул на Гулльса.

— Нужно поехать и встретить Сикорского в Каире, — спокойно проговорил Гулльс.

Странным показался в данный момент даже Андерсу этот «друг» — ведь он хорошо знал обо всем. Англичане сами составили весь маршрут Сикорского, от начала и до конца руководя всей его поездкой. Именно они дали Климецкому самолет для полета в Каир и встречи Сикорского. Следовательно, Гулльс знал обо всем уже более двух дней. Знал, но молчал.

Договорились на следующий день утром вылететь в Каир для встречи Сикорского. Вместе с Андерсом полетели начальник 2-го отдела подполковник Бонкевич, подполковник Бобинский и несколько доверенных представителей — как Андерса, так и англичан. Впервые Андерс отправился без меня. В Каире они застали Климецкого, который хотел по-своему, без свидетелей информировать Верховного Главнокомандующего.

Сикорский весьма холодно встретил Андерса и тут же начал резко отчитывать его за происходящее в армии и за его отношение к верховному главнокомандующему. Разговор был долгим и неприятным. Андерс, дабы отвести удар от себя, указал на меня как на оппозиционера и даже подал Сикорскому мысль о моем аресте. Сикорский запротестовал против этого и в присутствии Климецкого, Бонкевича и еще нескольких офицеров заявил, что сразу же по приезде в Ирак встретится и поговорит со мной. Это в известной мере поразило всех присутствующих. Климецкий сказал, что не подобает верховному главнокомандующему вести какие-то разговоры с ротмистром. Но Сикорский своего решения не изменил.

Сразу по приезде в Ирак он вызвал меня на беседу, продолжавшуюся несколько часов. Потребовал объяснения по поводу пресловутого «мятежа», о котором ему прожужжали все уши. Я подробно рассказал ему о существующих у нас отношениях и доложил об обстановке так, как я ее знал и оценивал. Прежде всего я указал, что его обо всем ложно информировали, особенно Кот. Я вынужден был почти в получасовом анализе показать верховному главнокомандующему, каково действительное положение вещей. Почти ежеминутно Сикорский взрывался:

— Как меня обманывали! Куда ни пойду — всюду измена!

Я еще раз просил генерала сбросить балласт, который его угнетает и терзает. Генерал, как бы возвращаясь в раздумье к нашему предыдущему разговору, во время которого я ему подробно разъяснил, как и что повлияло на посылку Андерсом письма президенту и какую роль в этом сыграли англичане, спрашивал:

— Но эти англичане, что им надо? Я в самом деле их не понимаю. Последнее время они оказывали мне столько почестей, приглашали со всем правительством к королю. Неужели это была лишь комедия?

Я сказал, что в то время как в Лондоне его всюду приглашали и оказывали почести, здесь столь же шумно чествовали Андерса. Все это делалось не искренне, а лишь для того, чтобы усыпить нашу бдительность и делать свое дело. Что же касается Андерса, то он на такую приманку летит буквально как муха на мед.

— Да, и я почувствовал какой-то чужой, новый тон в разговорах с англичанами, чего раньше не было, — говорил Сикорский, — тон, который мне очень не понравился, который, пожалуй, казался фальшивым. Но ничего, на англичанах свет клином не сошелся. Не только на них будем опираться. Сейчас я хочу главное в нашей политике переключить на США и там искать необходимой поддержки. Кроме того, моим большим желанием является восстановить взаимопонимание с Советским Союзом. Я должен это осуществить и сейчас предпринимаю в данном направлении определенные шаги. Разрыв отношений с СССР является, собственно, результатом выходки — да, совершенно неразумной выходки — генерала Кукеля. Получилось очень скверно. Но теперь уже ничего не поделаешь [76].

Продолжая беседу, я сказал генералу прямо в глаза, что сейчас позиция его и Польши значительно слабее по сравнению с 1940–1941 годами. Отсутствие достижений и более или менее крупных успехов в 1942–1943 годах необходимо отнести прежде всего за счет действий его окружения, которое за его спиной служит санации и руководствуется только ее интересами. Далее я подчеркнул, что еще одной, по-моему, весьма существенной причиной наших неудач является тот факт, что управление нашими делами находится в руках старого поколения. Эти люди непригодны не потому, что они старые, а потому, что они безнадежно скомпрометированы, неисправимо коррумпированы и неизлечимо слепы. Я предлагал омолодить политическое и военное руководство, высказывал уверенность, что только тогда мы действительно семимильными шагами двинемся вперед.

В итоге довольно длительной дискуссии мы решили, что я поеду в США с особой миссией и буду прикомандирован к союзническому комитету по вопросам ведения войны. Сикорский сказал мне, что на данном этапе он переносит центр наших дел в тот район. Там я должен был обстоятельно познакомиться с обстановкой, разобраться, как американцы понимают и оценивают польские вопросы. Генерал предупредил меня о существовании там очень сильной санационной группы во главе с бывшим министром Матушевским, которая много вредит, вставляет, как он выразился, палки в колеса и подрубает его авторитет. Договорились также, что в случае восстановления отношений с Советским Союзом я поеду на работу в Москву.

Я дал согласие на поездку в США. Это решение довели до сведения Андерса, а затем о нем было объявлено официально.

В ходе беседы Сикорский при мне продиктовал полковнику Марецкому ряд фамилий генералов и старших офицеров, которые немедленно снимались со своих должностей и переводились в резерв (в положение бездеятельности). Это были генералы Токаржевский, Раковский, Коссаковский, полковники Окулицкий, Дзвонковский, Домань, Шафрановский и многие другие. Такой приказ действительно вскоре появился.