Жатва скорби

В 20-х годах идея трудодня обсуждалась в кругах партийных специалистов. Но, видимо, только после того, как Сталин принял эту форму, к ней впервые стали относиться всерьез. Идея трудодня сводилась к тому, чтобы заставить каждого крестьянина вложить максимум усилий в работу если он не хотел кончить трудовой день с пустыми руками и пустым желудком.

Трудодень был формально определен в указе от 17 марта 1931 года. 28 февраля 1933 года была установлена специальная сетка норм дневной выработки, согласно которой начислялись два трудодня за один день работы председателям колхозов, старшим трактористам и т.д., но зато половину трудодня за тот же день всей низшей категории «тружеников деревни». На практике дифференциация между этими категориями была еще сильнее. В ноябре 1933 года Постышев вынужден был признать, что на членов правления и вообще на накладные управленческие расходы приходилось 30 процентов всех начисленных в колхозах трудодней.[ 64]

Рядовому колхознику трудодень начислялся за вспашку гектара земли или за обмолот тонны зерна – эти разнарядки были приведены в Примерном уставе сельхозартели, опубликованном в феврале 1935 года, но, несомненно, принимались за норму еще раньше. Человек, знакомый с сельским трудом, знает, что для выполнения такого объема работы нужно несколько дней. В 1930–1931 гг. за трудодень в одних колхозах выплачивалось 300 граммов хлеба, в других 100, в третьих – вообще ничего; понятно, что с такой «оплатой» крестьянину оставалось только голодать[ 65].

Каждую неделю бригадиры рассчитывали количество трудодней, выработанное каждым колхозником, а также могли выдавать им соответствующий аванс деньгами или хлебом. Но в принципе денежные выплаты производились только в конце года, и именно так обычно поступали. В официальных документах упоминается, что у 80 процентов колхозников выплата по трудодням была «отложена» на полтора-два года.[ 66] Но даже когда этого не происходило, колхозу почти нечего было дать своим членам после того, как те выполнили работу.

В одном украинском колхозе («типичном», согласно официальным данным) крестьянам оплатили только по 150 трудодней за год; на каждый трудодень пришлось два фунта (800 г) хлеба и 56 копеек деньгами. За все заработанные за год деньги можно было едва-едва купить одну пару обуви. На среднего жителя колхоза приходилось меньше чем полфунта (200 г) хлеба в день. Что же до приусадебных участков и находящегося в личном пользовании скота, то каждый участок был обложен налогом в 122 рубля, а каждый владелец коровы обязан был внести 64 кварты (около 73 литров) молока и 64 фунта (примерно 25,5 кг) масла.[ 67] Как заметил некий наблюдатель, когда после сбора первого колхозного урожая колхозники получали за целый год тяжкого труда какую-нибудь пару спортивных ботинок вместо необходимых им сапог, да низкосортную хлопчатобумажную одежду, они просто переставали работать.[ 68]

Получив смехотворно низкую плату за первый год, колхозники потеряли всякую заинтересованность в развитии производства, что нашло выражение в сокращении посевных площадей на следующий год. На Украине, к примеру, несмотря на все возрастающий нажим, посевные площади сократились в 1931 году на 4–5 процентов. Таким образом, партия имела возможность убедиться в справедливости старой истины: чрезмерное налогообложение подрывает источники дохода.

Поскольку речь зашла о налогах, следует сказать, что осенью 1930 года на несчастных колхозников была наложена новая дань – «государственный заем». Заем этот был отнюдь не добровольный, общая его сумма определялась в центре. Так, в октябре «по приказу Совета Народных Комиссаров с Крынковского района потребовали вместо указанных ранее 111 620 рублей сумму в 173 000 рублей»[ 69]. Некоторые села были заклеймены позором за отставание в подписке на заем. От местных властей потребовали больших усилий: «Председатели сельсоветов несут личную ответственность за сбор денег с зажиточных колхозников, если деньги не будут внесены в течение 48 часов, их соберут силой»[ 70].

Колхоз не являлся единственной формой «социалистического переустройства деревни». Сравнительно небольшая часть земли обрабатывалась совхозами. Эта форма получила меньшее распространение, хотя более соответствовала марксистским установкам. Совхозы воплощали идею «зерновых фабрик», их работники получали зарплату. В соответствии с «фабричным» характером, совхозы специализировались в какой-либо одной отрасли, например, на выращивании пшеницы, животноводстве, свиноводстве и т.п. (в значительной степени эта структура сохраняется до настоящего времени).

В 1921 году совхозы занимали лишь 3,3 миллиона гектаров. Предпринимались разные попытки увеличить долю совхозов в сельском хозяйстве, но все они провалились, хотя в период между 1924-м и 1933 годом площадь (но не продукция) совхозов возросла с 1,5 процента до 10,8 процента от всей обрабатываемой площади. К 1932 году в официальных постановлениях говорилось о «разбазаривании средств и полной дезорганизации производственного процесса в совхозах»[ 71]. В официальных источниках так описывается типичный совхоз – Камышинский зерносовхоз на Нижней Волге: «Ни в одной из квартир не было умывальников, не было бань, в мастерских руки примерзали к железу, там не было умывальников и даже воды для питья. В правлении нет уборной, нет сарая для дров, нет кладовки для продуктов. Столовая холодная, грязная, с однообразной и некачественной пищей. Несколько семей до сих пор живут в землянках»[ 72].

Совхозы давали лишь треть предусмотренного планом зерна, а остальных сельскохозяйственных продуктов и того меньше. На Семнадцатом съезде партии Сталин говорил о роли совхозов весьма разочарованно; он отметил их чересчур крупные масштабы (характерные и для настоящего времени).

Работники совхозов меньше страдали от эксцессов партийной активности. Туда стекались крестьяне с сомнительным прошлым, а поскольку совхозы всегда испытывали потребность в рабочих руках, там проявляли известную терпимость. Тем не менее в 1933–1934 гг. представители ОГПУ проявили себя, выявив и здесь 100 000 врагов народа к апрелю 1935 года. В одном совхозе из 577 работников 49 оказались белогвардейцами, 69 – кулаками, четверо – белыми офицерами, шестеро – сыновьями атаманов и священников. В другом совхозе директор был сыном доверенного конюха Великого князя Михаила, зоотехник – сыном кулака, агроном – исключенным из партии «троцкистом с кулацким прошлым», десяток бригадиров тоже имели «сомнительное происхождение».[ 73]

Идея, что трактор, заменив лошадь, преобразует сельское хозяйство в современную процветающую отрасль производства, глубоко укоренилась в партийной верхушке.

Советские ученые приводили фантастические мотивы для обоснования коллективизации, и один из самых распространенных сводился к тому, что «успешная индустриализация страны проложила путь для успешного развертывания колхозного строительства».[ 74] В партийных кругах обычно считалось, что тракторы, полученные в результате индустриализации, обеспечат успех коллективизации; тракторы рассматривались как техническая база модернизации деревни.