Василий III

В ноябре 1519 года Лев X отправил на Русь своего легата Захарию Феррери. Речь опять шла о принятии католичества и вступлении в антимусульманский союз в обмен на пожалование Василию III королевского титула. Но Феррери до Москвы не доехал — его задержал польский король Сигизмунд I, с неудовольствием взиравший на дипломатические маневры Рима вокруг московских «варваров-схизматиков». Зато в конце 1519 года с письмом от папы до Василия III добрался другой итальянец — генуэзец Паоло Чентурионе. Он прекрасно провел время в России, пользуясь тем радушным приемом, который описывал да Колло, и уехал очень довольный, с благожелательным, но ни к чему не обязывающим письмом Василия III римскому папе и выпрошенной лично для себя привилегией на торговлю на Балтике.

Тем временем положение на юге Европы становилось все более тревожным. В феврале 1521 года началось турецкое наступление на Белград. А за Белградом был Дунай — то есть в случае успеха турки выходили к этой артерии Европы. Вот тут-то во всей красе проявилось нехорошее качество европейских монархов: каждому из них хотелось, чтобы мир спасала чья-нибудь другая армия, а он бы тем временем горячо молился за победу ее оружия и потом с чистой совестью, как участник борьбы с мусульманами, пожинал бы плоды этой победы. Венгерский король Людовик II Ягеллон, которому деваться было некуда (турки шли на его владения), стал просить помощи у «христианского мира». Но император Карл V в 1521 году увлеченно воевал с Францией, ему было не до турок. Папа Лев X ответил коротко, что папская казна пуста и остается только уповать на милость Небес. А австрийский эрцгерцог Фердинанд прислал отряд наемников, когда боевые действия уже закончились. Остальные монархи не помогли вообще ничем.

28 августа 1521 года Белград был взят. До столицы Священной Римской империи — Вены — оставалось 150 километров. Как говорится, можно было начинать панику…

Европейским монархам здравого смысла хватило ненадолго. В 1521 году император Карл V заключил военный антитурецкий союз с римским папой и английским королем Генрихом VIII. К этому союзу предлагалось присоединиться Польше, Венгрии, Дании, Португалии и Савойе. Возможно, приглашение посылалось и Василию III. Но, судя по посольству Якова Полушкина 1522 года, великий князь отделался традиционными доброжелательными, но пустыми фразами. А антитурецкая коалиция не прожила и года. Уже в 1522 году римский папа Климент VII создал новый союз — Священную лигу. Главным врагом для нее объявлялись вовсе не турки, а император Карл V. Папу поддержали Венеция, Швейцария и Англия.

В обстановке этого разброда и шатания в 1524 году Климент VII предпринимает одну из последних попыток заманить Василия III в союзники. В Москву прибыл посол Паоло Чентурионе. Он благоразумно не поднимал вопроса о вступлении России в антиосманскую лигу (в свете последних дипломатических кульбитов в Европе это породило бы слишком много неприятных вопросов), но предлагал королевский титул в обмен на католическую унию. Василий III ответил обычно: вежливо, любезно, но неопределенно-отрицательно. При этом государь всячески демонстрировал заинтересованность в развитии отношений и в дальнейших переговорах: в Италию поехал русский посол Дмитрий Герасимов. Русские дипломаты, Иван Засекин и дьяк Семен Борисов, отправились и в Священную Римскую империю, где в самом Мадриде добились аудиенции у императора Карла V и заставили его произнести слова о возобновлении союза с Русью.

Хладнокровная позиция России особенно раздражала на фоне развивающейся европейской катастрофы. 26 августа 1526 году при традиционном отсутствии помощи со стороны монархов «христианского мира» в битве при Мохаче погиб венгерский король Людовик II Ягеллон, а его армия была уничтожена. В июле 1526 года в Москву приехало совместное папско-имперское посольство в составе уже известного нам Сигизмунда Герберштейна, графа Леонардо Ногароли и епископа Джованни Франческо Питуса. Они в последний раз обратились к Василию III с уже навязшим в зубах набором приглашений: замириться с Польшей, принять католичество, вступить в антитурецкую лигу, принять королевскую корону… Переговоры, как обычно, завершились ничем.

Ответное русское посольство к римскому папе испытало массу эмоций, наблюдая за злоключениями владыки «христианского мира». 5 мая 1527 года бурбонский герцог Шарль, воевавший на стороне императора Карла V, взял Рим, нанеся тяжелый удар папской Священной лиге. Климент VII бежал в Орвието, и здесь, в месте, далеком от римских папских покоев, принимал русских послов Еремея Трусова и дьяка Тимофея Шарапа Лодыгина. 6 января 1528 года дипломаты сумели скрасить бедственное положение папы, поцеловав у него на приеме туфлю и подарив черных соболей на шесть тысяч дукатов. Но была совершенно очевидна правота Василия III, не пожелавшего связываться с таким партнером.

В последние годы правления Василия III было еще несколько мелких русских посольств в Европу, но они уже не играли никакой роли. Наверное, здесь стоит подвести черту и ответить на недоуменные вопросы, которые уже наверняка накопились у читателя. Почему Европа так упрямо предлагала России одни и те же условия — считая с 1480-х годов, на протяжении почти пятидесяти лет? Почему прожженные западные дипломаты, искушенные в самых хитрых интригах, в отношении России выступали наивными младенцами и пытались уговорить ее на то, на что она никогда бы не согласилась? Почему Россия поддерживала эти инициативы, каждый раз крайне благожелательно отзываясь на них, но при этом не сделав ни полшага навстречу Европе? Ответ на эти — и другие — вопросы крайне важен, ибо здесь кроется разгадка мучительной тайны: почему Россия так и не стала частью Европы и в чем корни европейской русофобии?

Открытие России Европой

В книге американского историка Ларри Вульфа, посвященной истории постижения Западом самобытных и своеобразных культур народов Восточной Европы в XVIII веке, содержится примечательная мысль: «Если бы России не было, Западу следовало бы ее выдумать» [169]. Иными словами, Европе в XVIII веке, в эпоху Просвещения, нужен был некий образ «антиевропы», на противопоставлении которому можно было лучше выделить и возвысить европейскую культуру, систему ценностей и т. д. И на эту роль — роль своего антипода — Западом и была избрана Россия. При этом, в общем-то, не столь важно, насколько критика европейцами ужасных реалий русской жизни и «кошмарной тирании» соответствовала действительности — Западу был нужен некий носитель тирании, рабства, варварства и прочих «неевропейских» черт, и их заранее приписывали России, не очень заботясь об адекватном описании этой страны и ее народа.

Принципиально соглашаясь с мыслью Л. Вульфа, я все же настаиваю, что этот процесс начался не в эпоху Просвещения, а гораздо раньше. И его начало приходится на так называемое «Открытие Европой России» в конце XV — первой половине XVI века, то есть как раз на время Ивана III и его сына Василия III. Термин «открытие» (а современниками ставились в один ряд открытие России, Нового Света, морского пути вокруг Африки в Индию и т. д.) правомерен применительно к восприятию этого события в сознании «христианского мира» в описываемую эпоху. Никогда раньше «русская тема» не переживала столь бурного переосмысления европейскими интеллектуалами. Они определяли место России на воображаемой карте мира — и в итоге нашли такое, что последствия этого мы не можем преодолеть до сих пор.

Открытие Западом Русского государства при Василии III — это прежде всего сочинение Европой самой себя, поиск христианским миром своей историко-культурной идентичности в эпоху Возрождения. Причем этот поиск осуществлялся по определенной схеме. Он связан с более ранней по времени возникновения моделью восприятия Европой Востока. По словам Э. Саида, «Восток помог найти дефиницию Европе, или тому, что мы называем Западом» [170]. Перед нами неоднократно изученный учеными прием: формирование представлений о другом как способ самопознания. Причем, что важно, характер этого самопознания заключался не только в том, что мир-контрагент наделялся чертами, которые европейская цивилизация не имела или не хотела бы иметь. Каждому участнику этих отношений заранее присваивалась определенная роль в системе «Европа — Восток», «Европа — Россия». И пересмотр этой роли в западном сознании по многим позициям с XV века не произошел до сих пор. Некоторые ее элементы по-прежнему определяют место России в мире в исторической памяти Старого (а теперь уже и Нового) Света.