Иерусалим: три религии - три мира

В связи с Восточным кризисом 1839–1840 гг. вопрос об ущемленном положении христиан в Османской империи оказался в фокусе европейской политики. Перед османскими властями встала задача проведения реформ в стране, не дожидаясь вмешательства в свои внутренние дела извне. В ноябре 1839 г. в знаменитом реформаторском декрете, известном под именем Гюльханейский хат-и-шериф, султан провозгласил равенство всех своих подданных независимо от их национальности и вероисповедания. Но спущенная сверху, из столицы, эмансипация неверных встретила яростное сопротивление мусульман на местном уровне. Христиане и их святые места по-прежнему не были избавлены от произвола и вымогательства паши, кади и прочих местных должностных лиц.

Прусский кайзер Фридрих Вильгельм IV выдвинул тогда проект первого в истории международного соглашения о святых местах в Иерусалиме, Вифлееме и Назарете. В нем предлагалось обеспечить экстерриториальность проживавшего в них христианского населения, не нарушая территориального статуса самих городов как части Османской империи. Каждая из христианских общин — католическая, православная, протестантская — выводилась из-под юрисдикции султана и ставилась под контроль так называемых резидентов, назначаемых соответственно Австрией и Францией, Россией, Англией и Пруссией. Святые места в трех городах также переходили во владение пяти христианских держав.

Главной противницей этого плана выступила Россия, для которой сохранение Палестины под контролем слабого Константинополя казалось предпочтительнее, чем передача даже небольшой ее части под управление европейских держав. Министр иностранных дел Нессельроде не без оснований полагал, что «братская любовь» к восточным христианам, вдруг обуявшая европейских партнеров, имеет не столько религиозные, сколько сугубо политические истоки. Россия в защите православных на Святой Земле предполагала идти уже проторенными путями, лавируя в константинопольских коридорах власти.

Странная это была политика. С одной стороны, обер-прокурор Синода Н. А. Протасов направил в 1841 г. записку царю, в которой указывал на необходимость усилить поддержку Греческого патриархата в Иерусалиме и предпринять меры для улучшения условий жизни русских паломников в Святом городе. Вслед за этим Министерство иностранных дел во главе с К. В. Нессельроде составило «всеподданнейший доклад» для Николая I, в котором бедственное положение восточного христианства связывалось не только с мусульманским владычеством, но и с чрезвычайно усилившимся прозелетизмом католиков и протестантов, а также с недостатком средств у греческого духовенства противостоять ему.

С другой стороны, признавая необходимость «присутствия в Иерусалиме благонадежной образованной особы из российского духовенства», [238] царское правительство очень опасалось, как бы европейские державы не заподозрили Россию в слишком больших притязаниях на Святую Землю. И это в то время, когда европейский натиск на Иерусалим осуществлялся вполне открыто и без всякого стеснения. Вслед за британским консульством в Иерусалиме в 1842 г. было открыто консульство Пруссии, в 1843 г. — консульства Франции и Сардинии, в 1849 г. — австрийское консульство. В 1847 г. Папа Пий IX восстановил Латинский патриархат в Иерусалиме и направил в Святой город своего представителя, хотя со времен изгнания крестоносцев эта должность имела сугубо титулярное значение в римской иерархии.

Надежды Николая I на решение Восточного вопроса в союзе с Великобританией в тот период заставляли Россию демонстрировать «сдержанность» в проникновении в Палестину. Но царь оказался весьма посредственным стратегом во внешней политике. Уже в скором времени русским пришлось дорого заплатить за этот просчет, когда была развязана Крымская война, обернувшаяся для России не только тяжелыми военными и политическими потерями, но и отставанием от европейских стран в развертывании своего присутствия на Святой Земле.

В 1843 г. российское правительство с очень большими предосторожностями, «негласно», в качестве «испытательной меры», направило в Иерусалим архимандрита Порфирия Успенского под видом паломника. Он был снабжен единственной инструкцией: установить на месте, что необходимо предпринять для поддержания православия в Палестине. Следовало дипломатично выяснить, как расходуются средства, выделяемые Россией в этих целях. Ведь Иерусалимской патриархии были переданы доходы с бессарабских и валашских земель, приобретенных Россией по Бухарестскому договору 1812 г. На протяжении нескольких десятилетий они являлись основным источником финансирования православной церкви в Иерусалиме.

Порфирий оказался из числа тех энтузиастов и бессребреников, на которых так часто зиждутся многие российские начинания. Пробыв более года в Сирии и Палестине и проведя много времени в Иерусалиме и его окрестностях, он представил правительству обстоятельный доклад о плачевном состоянии православия в Святой Земле, о том, что православное арабское население, разочарованное небрежением его интересами и коррупцией греческого духовенства, становилось легкой добычей католических и протестантских миссионеров. Главная рекомендация Порфирия Успенского относительно дальнейшей деятельности России на Святой Земле сводилась к учреждению в Иерусалиме пусть небольшого, но постоянного представительства Русской Православной Церкви, которое должно было способствовать улучшению отношений между арабским православным населением и Греческим патриархатом, а также обеспечивать помощь русским паломникам.

Предложение Порфирия хотя и нашло поддержку в Петербурге, и в 1847 г. высочайшим указом он был назначен главой первой Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, но в Святой Земле он должен был действовать исключительно как паломник, без какого-либо официального статуса и без соответствующих полномочий. Поставив перед ним такие необъятные задачи, как «преобразовать греческое духовенство» и «привлечь к православию и утвердить в оном те местные элементы, которые постоянно колеблются в своей вере под влиянием агентов разных исповеданий», [239] царское правительство выделило архимандриту Успенскому более чем скромное содержание — всего 7 тыс. рублей ежегодно.

Несмотря на неблагоприятные условия, в которые был поставлен первый русский представитель, его пребывание в Иерусалиме в течение шести лет вышло далеко за рамки сугубо символической демонстрации русского присутствия. Используя зачастую свои личные средства, он сумел организовать обучение православных арабов в богословских и приходских школах на родном арабском языке, по его настоянию в типографии Греческой патриархии стали печататься религиозные книги на арабском языке. Хотя официально он не был уполномочен заниматься русскими паломниками, но и в этом деле он по собственной инициативе пытался улучшить тяжелые условия их быта. Фактически Порфирий Успенский в этот короткий период заложил основы той деятельности, которую российские представители широко развернули на Святой Земле уже во второй половине XIX в., после Крымской войны.

Об отношении же царского правительства к первому русскому представителю в Иерусалиме красноречиво свидетельствует такой факт: когда началась Крымская война и все российские подданные должны были покинуть территорию Османской империи, об архимандрите Порфирии просто забыли. Из Иерусалима ему помогали выбираться англичане.

Что касается дипломатического ведомства, то с 1839 г. Иерусалим находился в ведении российского консульства в Бейруте, куда оно было переведено из Яффы. В 40-х годах должность консула занимал К. М. Базили, один из выдающихся российских дипломатов того времени, чья судьба оказалась связанной с Ближним Востоком. Он наезжал в Иерусалим по большим христианским праздникам, особенно на Пасху, когда в городе оказывалось много русских паломников.

Однажды, на Пасху 1848 г. он сопровождал в Иерусалим Н. В. Гоголя, с которым был в дружеских отношениях со школьных лет. К сожалению, великий писатель посетил Палестину в пору глубокого душевного разлада. При встрече со святыми местами он не нашел в себе того горячего религиозного энтузиазма, на который так пламенно рассчитывал, отправляясь в далекое путешествие. Убогая будничная жизнь Иерусалима, да и всей Палестины была далека от тех величавых картин, которые он рисовал в своем воображении. Гоголь не любил вспоминать об этой поездке. Только в одном из писем друзьям он признался: «Скажу вам, что еще никогда не был я доволен состоянием сердца своего, как в Иерусалиме и подле Иерусалима. Только разве что больше увидел черствость свою и свое себялюбие — вот и весь результат». [240] Однако именно благодаря Базили знакомство Гоголя со Святой Землей было гораздо более всесторонним и, что немаловажно, более безопасным, чем у обычных паломников. Ведь русский консул слыл среди местного мусульманского населения «полновластным визирем великого падишаха» России.