История Советского Союза. 1917-1991

Что касается самого Сталина, то он, увидев, как становится реальностью один из его любимейших мифов об империалистической угрозе, испытал нечто вроде нервного срыва. Неожиданно он укрылся на своей даче в подмосковных лесах и больше недели пребывал в полной прострации. В это время его генералы и ближайшие приближенные отчаянно пытались выправить положение.

В подвергшихся вторжению областях партийные работники и правительственные чиновники лихорадочно жгли документы и бежали на восток, бросив народ на произвол судьбы. Сотрудники НКВД расстреливали политзаключенных и тех, кто был осужден на десять и более лет, и пытались вывести остальных.

Если это не удавалось, они расстреливали и этих, а сами бежали. Действительно, кое-где население встречало немцев с радостью. Генерал Гудериан в своих воспоминаниях рассказывает, как деревенские женщины на деревянных подносах выносили солдатам хлеб, масло и яйца. Крестьяне надеялись прежде всего на то, что немцы распустят колхозы и вновь откроют церкви. Украинцы, белорусы и прибалтийские народы ждали, что им будет позволено создать свои национальные государства. Все они были уверены, что немцы, будучи “культурной” нацией, позволят по меньшей мере начать более безопасную и обустроенную жизнь, чем во время сталинского террора. Их ждало разочарование, но это стало ясно не сразу.

Паника первых дней войны оказала продолжительное деморализующее воздействие на армию и народ Советского Союза. Общепризнано, что боевой дух не восстановился полностью даже после Сталинградской битвы, т.е. более чем через восемнадцать месяцев. Конечно, в течение осени 1941 года продолжались окружения и беспорядочные отступления, несмотря на несколько героических оборонительных боев (они имели особое значение, поскольку задерживали немецкое наступление, которое, чтобы стать успешным, должно было быть стремительным). Атмосфера того времени прекрасно передана Хрущевым в его мемуарах. Когда немцы подошли к Киеву, где Хрущев возглавлял партийный аппарат, рабочие заводов явились в Центральный комитет и выразили желание защищать город. Для этого они потребовали оружие. Хрущев позвонил в Москву. Единственным человеком, до которого он смог, добраться, был Маленков. Хрущев спросил его, где можно раздобыть винтовки, поскольку рабочие хотят присоединиться к частям Красной Армии и драться с немцами, а вооружить их нечем. Маленков ответил, что и надеяться на это нечего, потому что все винтовки, предназначенные для гражданской обороны, отправлены в Ленинград. Хрущев продолжал настаивать, спрашивая, чем же все-таки вооружить людей. Маленков отвечал, что не знает, и что они могут вооружаться чем угодно — пиками, кинжалами, подручными средствами и вообще всем тем, что можно изготовить на киевских заводах. Хрущев поинтересовался, не хочет ли Маленков предложить им сражаться копьями против танков. Тот ответил, что надо сделать все что можно — например, делать зажигательные бомбы из бутылок с бензином и керосином и бросать их в танки.

Хрущев, разумеется, был удивлен и возмущен этой беседой. Он никому не рассказал о ней, опасаясь вызвать панику. К этой истории достаточно добавить, что Киев, где командующим был Буденный, вскоре стал местом нового разгрома: по меньшей мере полмиллиона человек попали в окружение и либо погибли, либо были захвачены в плен.

Вскоре опасность нависла и над Москвой. Когда в ходе начавшегося 30 сентября наступления группа армий Центр подошла к столице, было приказано эвакуировать из Москвы правительственные учреждения, дипломатический корпус и высшие партийные органы. Их вывезли в Куйбышев и другие города и глубоком тылу. Заводы минировались и могли быть в любой момент взорваны. Все эти меры в сложившихся обстоятельствах вполне оправданы, но, несомненно, нагнетали в городе атмосферу страха и неуверенности. 15 и 16 октября разразилась настоящая паника. Началось массовое бегство из города. Все те, кто мог получить официальный пропуск или имел возможность раздобыть машину, присоединялись к правительственным автоколоннам, оставляя за собой вонь сгоревшей бумаги. Другие уходили пешком, таща на себе детей и кое-какое имущество в рюкзаках и чемоданах.

Москву все же удалось отстоять. В конце концов войну выиграл Советский Союз — несмотря на страшное ее начало. Почему же это стало возможным?

Одной из причин стал сам Сталин. Очнувшись от транса первых дней войны, он 3 июля 1941 г. выступил по московскому радио с обращением к народу. Первые слова обращения весьма показательны. Наряду с общеупотребительными “товарищами” и “гражданами” люди услышали и другие — “братья и сестры”, “друзья мои”. Сталин в качестве отправной точки избрал старые и вполне традиционные формы человеческой солидарности, основанные на семейных ценностях. Партия в своей пропаганде никогда ранее к ним не обращалась. Более того, в первые годы советской власти она всячески их подрывала.

Весьма показательно, что прекратить панику в Москве удалось отчасти потому, что утром 17 октября Александр Щербаков, первый секретарь московского городского партийного комитета, в своей речи, произнесенной по радио, заявил, что Сталин находится на своем посту в Москве и там останется. Город будет защищаться “до последней капли крови”. Спустя три недели Сталин был на своем обычном месте, на трибуне мавзолея Ленина, принимал военный парад в честь годовщины Октябрьской революции. Решение провести парад под аккомпанемент немецких орудий было принято в последний момент и удивило всех. На подготовку парада не было времени: войска шли в боевом снаряжении и многие с Красной площади отправились прямо на фронт. В речи Сталина тогда тоже прозвучали необычные нотки. Он напомнил слушателям о том, через какие испытания прошла в 1918 г. только что созданная Красная Армия. Но вместе с тем он напомнил и о дореволюционных российских традициях, связанных с именами Александра Невского, Дмитрия Донского и Михаила Кутузова. Слова Сталина содержали призыв к народной, а не классовой войне: “Немецкие захватчики хотят иметь истребительную войну с народами СССР. Что же, если немцы хотят иметь истребительную войну, они ее получат”. Далее Сталин заявил, что задачей советского народа теперь является уничтожение всех немецких оккупантов, ступивших на советскую землю: “Нет пощады немецким захватчикам! Смерть немецким захватчикам!” Теперь врагами стали не “фашисты”, а “немцы”. Ударение сталинского лозунга 1920 г. относительно “социализма в одной стране” переместилось со слова “социализм” на слово “страна”.

Константин Симонов в своем романе “Живые и мертвые”, опубликованном в тот момент, когда послевоенная репутация Сталина достигла своей низшей точки, так описывает реакцию людей на эти речи: “Его любили по-разному: беззаветно и с оговорками, и любуясь и побаиваясь; иногда не любили. Но в его мужестве и железной воле не сомневался никто. А как раз эти два качества и казались сейчас необходимее всего в человеке, стоявшем во главе воевавшей страны”.

Все это нашло отражение и в военной символике. Теперь боевым кличем советского солдата, шедшего в атаку, стали слова “За родину! За Сталина!”.

Сталин оказался неплохим администратором и даже военным руководителем (последнее, правда, со многими оговорками). На самых ранних стадиях военных действий советское правительство столкнулось с проблемой, которая не стояла перед российским правительством во время первой мировой войны: проблемой координации гражданских и военных сторон управления. Для выполнения этой задачи на высшем уровне был создан Государственный Комитет Обороны (ГКО), председателем которого стал Сталин. Этот высший военный орган обладал директивными функциями, обязательными для всех партийных и государственных учреждений и вооруженных сил. ГКО был небольшим по численности: в его состав входили пять-восемь человек. Все они, кроме маршала Ворошилова, были гражданскими людьми. Ворошилов, как только стала очевидна его некомпетентность, был отстранен от оперативного командования. Другими членами ГКО стали Молотов (заместитель Сталина); Маленков, один из секретарей ЦК; глава тайной полиции Берия; Каганович и Микоян как члены Политбюро; глава Госплана Вознесенский. Таким образом, осуществлялся принцип жесткого контроля над армией со стороны гражданских властей.