Великая война Сталина. Триумф Верховного Главнокомандующего

Летом 1941 года казалось, что эти замыслы осуществлялись полностью. И Гитлер торжествовал. Взятие Минска открывало его армиям прямой путь к русской столице. Но именно в эти часы кажущегося триумфального торжества «потеряла форму» одна из составляющих частей плана «Барбаросса» – операция группы «Юг». В исполнении четкого плана немецкого наступления произошел серьезный срыв, и уже 29 июня Гальдер поставил вопрос о необходимости перегруппировки войск. «По сути, происходит отказ от первоначальной операции южнее Припяти и начинаются попытки сымпровизировать на ходу новую» [52] .

В конечном итоге решить исходную задачу окружения, расчленения и разгрома Юго-Западного фронта немцы смогут только в сентябре, но темпы, потерянные при «повороте к югу», им наверстать уже не удастся. После войны немецкие генералы напишут множество книг, объясняя причины этого «просчета», но он был закономерен. И никто еще не подозревал, что в эту первую неделю Сталин уже выиграл войну.

Глава 5 Отступление

Войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной. Она является войной не только между двумя армиями.

И. Сталин

(выступление по радио 3 июля 1941 г.)

К началу войны войска прикрытия Прибалтийского, Западного и Юго-Западного округов были сосредоточены в тех районах, где намеревался нанести удары агрессор, и у Красной Армии было достаточно сил и средств, чтобы достойно встретить нападение. Перед командующими фронтами стояла довольно простая задача. Определив реальные направления наступления механизированных групп и армий противника, отсечь танковые клинья подвижных германских соединений и разбить его пехотные части. С точки зрения военной науки все благоприятствовало успеху.

Однако военные с этой задачей не справились. Вина за неудачи целиком и полностью лежит на наркоме обороны Тимошенко и начальнике Генерального штаба Жукове. Именно они ответственны за то, что война, по определению Тимошенко, началась «по безграмотному сценарию». Не справились со своей ролью и командующие фронтами.

Все казалось просто на картах. Как и было предписано предвоенными планами, 22 июня командующий военно-воздушными силами Западного фронта Копец телеграммой отдал приказ:

«Уничтожить мотомехвойска противника в двух районах – Сувалка, Сейны, Августов, Квитемотис и Седлец, Янов, Луков; тяжелобомбардировочным авиаполкам – 3-му тяжелому авиаполку одиночными ночными налетами разрушить склад в районе Сувалки и Сувалковского выступа, 1-му тяжелому авиаполку одиночными налетами уничтожить матчасть противника на аэродромах Соколов, Седлец, Луков, Бяла-Подляска; 212-му дбап в течение 22—23.6.41 г. ночными налетами уничтожить авиационные заводы в Кенигсберге».

Но после этого приказа Копец, командовавший действиями авиасоединений фронта, насчитывающих более 2000 самолетов, практически не руководил. Причина была банальной: «В результате диверсионной деятельности с 23 часов 21 июня вся проводная связь штаба ВВС округа со штабами дивизий и последних со штабами полков была прервана и каждый аэродром был предоставлен самому себе».

Сегодня даже трудно представить, что в течение всего первого дня войны на минском «аэродроме вперемешку стояли самолеты различных систем, абсолютно не замаскированные ». А немецкие Ю-88 ходили над городом «на предельно малых высотах», без прикрытия истребителями, и «прицельно швыряли бомбы на отдельные здания». Это только единичный эпизод начавшейся войны. Ошибки и бездеятельность одних командиров влекли за собой невыполнение боевых задач другими.

Война началась не с убедительных побед Красной Армии, и это имело существенное значение для ее последующего хода. Упертые антисталинисты злорадно подчеркивают тот факт, что Копец и другие командующие были «выдвиженцами 37-го года». Казалось бы, многозначительный факт… Но они забывают о том, что авиация получила практическое развитие только в начале 30-х годов, и естественно, что летчиками, как и командирами авиасоединений могли быть только молодые люди.

Впрочем, они не были так уж молоды – они пребывали в возрасте расцвета. Даже прославленному Чкалову, погибшему при испытании истребителя, к началу войны исполнилось бы 36 лет. 40 лет было в это время начальнику Главного управления ВВС П. Жигареву, и лишь 35 – конструктору истребителей ЯК Александру Яковлеву. Относительная молодость руководителей отражала особенности молодого государства.

Конечно, не молодость командующих стала причиной неудач армии. Причин было много. От неправильной концепции в оценках начального периода войны Генштабом до паники; от растерянности и утраты связи с частями до откровенной безалаберности.

Позже, на допросе, 36-летний командующий Западным фронтом Д. Павлов констатировал: «Начальник оперативного отдела штаба ВВС и начальник разведывательного отдела, фамилии их забыл, проявили полную бездеятельность, граничившую с преступлением, а начальник связи авиации, фамилии тоже не помню, не принимал никаких мер, чтобы обеспечить связь командования с армиями… В начале военных действий Копец и Таюрский доложили мне, что приказ народного комиссара обороны СССР о рассредоточенном расположении авиации ими выполнен . Но я физически не мог поверить в правильность их доклада».

Все это так, но это объяснения растерявшегося человека. Никто не допускал, что армия не выдержит первый удар. Не ожидал этого и Сталин, но армия стала отступать не потому, что ей не хватало стойкости. Ни командиры, ни бойцы не были готовы к мобильной войне, не имели реального опыта, особенно во взаимодействии соединений при фланговых прорывах противника, окружениях и вынужденных отходах.

Эта война была совершенно не похожа на прежние, и одной из ее особенностей стало то, что в ее первые дни создать сплошной фронт было просто невозможно. Уже с начала нападения концепция блицкрига определяла для германских войск задачу как можно дальше продвинуться в глубь советской территории. Наступающие немецкие ударные группы легко обходили встречавшиеся на их пути очаги сопротивления, стремясь не ввязываться в бои.

То была тактика блицкрига, опробованная и отработанная почти до автоматизма на территории Европы. В результате советские стрелковые дивизии первого стратегического эшелона были расчленены, оторваны друг от друга, и эта потеря взаимодействия лишала командование возможности организации крепкой и активной обороны.

Командующие теряли способность управлять боевыми действиями. При плохой разведке контрудары авиации и механизированных корпусов наносились по пустым местам, не принося существенного вреда противнику. Оборона стала неуправляемой, а утрата связи со своими частями в боевой ситуации приводила к растерянности и даже панике. Повторялось то же, что накануне произошло в Польше, Франции и других покоренных Гитлером странах.

Все ждали выступления Сталина. Но он молчал. И лишь в конце второй недели войны «Сталин заговорил, и заговорил так, как он никогда не говорил до сих пор». 3 июля 1941 года Сталин обратился к соотечественникам по радио. Свое выступление он начал необычно: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои! Вероломное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, продолжается».

После неожиданных разочарований, вызванных стремительно и неблагоприятно менявшейся обстановкой, трезво и взвешенно оценив ситуацию, он обратился к народу страны как к единой семье, вступившей в полосу военных потрясений.

Современники вспоминали: «Это была самая сильная речь Сталина; интонация его речи оставалась размеренной, глуховатый голос звучал без понижений, повышений и восклицательных знаков. И в этом несоответствии этого ровного голоса трагизму положения, о котором он говорил, была сила. Она не удивляла: от Сталина ждали ее…

Сталин не называл положение трагическим: само это слово было трудно представить в его устах, но то, о чем он говорил, – ополчение, оккупированные территории, партизанская война, – означало конец иллюзий… И в том, что Сталин говорил о неудачном начале этой громадной и страшной войны, не особенно меняя привычной лексики, – как бы об очень больших трудностях, которые надо как можно скорее преодолеть, – в этом тоже чувствовалась не слабость, а сила… и пронзавшее душу обращение: «Друзья мои!» [53]