Генерал в Белом доме

Неприглядные стороны деятельности Никсона выяснились спустя двадцать с лишним лет после президентской кампании 1952 г., а тогда он сумел избежать политической катастрофы. Мощный пропагандистский аппарат республиканцев сделал свое дело: надо было спасать не только Никсона, но и всю избирательную кампанию. Никсон, в немалой степени использовав авторитет Эйзенхауэра, добился своего избрания на пост вице-президента страны.

Результаты голосования были весьма убедительными. «Мы получили, – писал Эйзенхауэр, – около 55 процентов голосов избирателей и голоса 442 выборщиков из 531». Кандидаты республиканцев в президенты и вице-президенты одержали победу над демократами большинством в 6,5 млн голосов. «Я был удовлетворен, – подчеркивал Эйзенхауэр, – и почти восхищен результатами голосования на Юге, где Техас, Виргиния, Теннесси, Флорида и Оклахома проголосовали за республиканский список» [576].

Победа Эйзенхауэра на выборах была предопределена не только, как модно сегодня говорить, его имиджем героя войны. Избирателям импонировало и то, что генерал очень хорошо представлял себе пределы власти президента … он понимал: «Идея о том, что президент есть средоточие всей мудрости, – вздор. Я не считаю, что это правительство было образовано для того, чтобы кто-либо, действуя в одиночку, осуществлял руководство. Ни один человек не имеет монополии на истину и на факты, которые затрагивают интересы всей страны» [577].

Знаменательные слова, напоминающие любителям авторитарной власти их настоящие права и обязанности!

Если выбор вице-президента во многом определялся стратегическими и тактическими целями избирательной кампании и зависел главным образом от решения партийной бюрократии, то назначение министров в основном входило в компетенцию вновь избранного президента.

Как уже отмечалось, ближайшим советником и самым доверенным лицом Дуайта был и на весь срок его президентства остался брат Милтон. Не было двух мнений и по вопросу о том, кто займет исключительно ответственный пост государственного секретаря. Вне конкуренции была кандидатура Джона Фостера Даллеса, «дипломата почти со дня рождения» [578] – как его характеризовали английские коллеги на одной из конференций в Англии в декабре 1947 г. Они имели в виду, что дед Даллеса был госсекретарем во время президентства Гаррисона. Сам Даллес активно приобщился к работе внешнеполитического ведомства еще в 1907 г., когда в возрасте 19 лет он принял деятельное участие в работе мирной конференции в Гааге.

Эйзенхауэр высоко ценил Даллеса как дипломата, но категорически отрицал, что в период его президентства все внешнеполитические дела были даны им на откуп госсекретарю. «Даллес, – заявлял он, – прекрасно знает внешнеполитические дела. Единственный, кто знает их лучше, это я» [579]. Все текущие внешнеполитические проблемы решал Даллес. Однако Эйзенхауэр сам определял международный курс своего правительства и важнейшие внешнеполитические решения принимал лично после консультаций с членами кабинета и Национальным советом безопасности.

Бурная внешнеполитическая активность Даллеса, его беспрерывные поездки по многим странам мира создавали вокруг его личности ореол вершителя внешнеполитических судеб США. В действительности он руководствовался во всех своих делах только инструкциями президента и, будучи в поездках, обязан был каждый вечер посылать Эйзенхауэру подробную телеграмму с информацией о том, что сделано за день, какие будут встречи на следующий день и для обсуждения каких проблем. Даллес был только исполнителем, активным, аккуратным, но не больше. «Даллес отсылал телеграммы – он не делал политики. Очень часто Даллеса приходилось спасать от его собственных ошибок, и это Эйзенхауэр делал с большой готовностью даже ценой своей репутации» [580].

Даллесу после столь негативной оценки президентом его профессиональных качеств оставалось удовлетворяться только тем, что, по его мнению, «никто в государственном департаменте не знает Библии лучше, чем я». И он стремился, – писал Генри Киссинджер, – применять жесткие и несгибаемые принципы пресвитерианства к повседневному осуществлению американской внешней политики». Киссинджер отмечал, что Даллес читал свои проповеди международному сообществу с поразительной скукой и однообразием. И Киссинджер был не одинок в такой оценке Даллеса. Черчилль называл Даллеса «суровым пуританином в очках, с огромным белым лицом, на котором рот выглядел грязной нашлепкой», а в более легкомысленные минуты именовал его «Даллитом» – «воплощением тоски и скуки» [581].

Интересна оценка Даллеса Милтоном Эйзенхауэром. Американская пресса, – говорил он, – многое искажала в его деятельности. В частности, неверно утверждение, что Даллес монополизировал внешнюю политику… Даллес обо всем докладывал президенту, но решения всегда принимал только президент. Я считаю, что Даллес был подготовлен к исполнению своих обязанностей не хуже любого другого госсекретаря за всю историю США. Некоторые его выражения были неудачны, например, «балансирование на грани войны» [582].

Касаясь оценки Милтоном Эйзенхауэром деятельности Даллеса, надо отметить, что во многом это субъективная, но легкообъяснимая точка зрения. Милтон был крупной фигурой во внешнеполитическом ведомстве США, много лет работал с Даллесом, и это обстоятельство не могло не наложить свой отпечаток на его суждения о государственном секретаре в администрации Дуайта Эйзенхауэра.

Сам Даллес насчет политики «балансирования на грани войны» высказывался более определенно. Подводя итоги своей деятельности на посту госсекретаря, Даллес с гордостью говорил, что он трижды ставил мир «на грань войны». Его «заслуга» в этом действительно бесспорна. Черчилль с полным основанием утверждал, что Даллес был единственным слоном, который всегда таскал при себе посудную лавку [583]. По мнению американского профессора истории Г. Пармета, некоторые «критики Джона Фостера Даллеса считали его Распутиным при Эйзенхауэре…» [584].

Советское внешнеполитическое ведомство рассматривало Даллеса как главного поджигателя войны. В политическом отчете посольства СССР в США за III квартал 1952 г. говорилось: «Истерический призыв Эйзенхауэра об организации нового «крестового похода», с которым он выступил 25 августа на съезде Американского легиона и вслед за которым последовала серия других его поджигательских выступлений, свидетельствовали о том, что Эйзенхауэр полностью воспринял программу Даллеса, начавшего еще задолго до призыва Эйзенхауэра проповедовать так называемую «новую смелую политику». Печать отмечала, что влияние Даллеса на Эйзенхауэра возросло и что Эйзенхауэр мало или ничего не говорил по внешнеполитическим вопросам, не побеседовав сперва с Даллесом» [585].

У Эйзенхауэра и Даллеса были определенные различия по вопросу о том, какова должна быть политика США в отношении Советского Союза. Секретарь президента Энн Уитман, в частности, отмечала в своем дневнике, что в присутствии ее и Гудпастера «Эйзенхауэр говорил о его разногласиях с государственным секретарем в отношении того, как надо относиться к Советам» [586].

На важнейший пост – министра обороны – Эйзенхауэр назначил Чарльза Вильсона, бывшего председателя правления «Дженерал моторс». Военные и организаторские способности Вильсона – проблема, требующая специального рассмотрения, но его полная уверенность в тождестве интересов монополий и страны была бесспорной. Вильсон был одним из первых членов кабинета, создавшим серьезную проблему своему шефу, президенту Эйзенхауэру, когда публично заявил: «Все, что хорошо для «Дженерал моторс», хорошо для Соединенных Штатов» [587]. Вильсону пришлось затем проявить чудеса словесной эквилибристики, чтобы попытаться доказать, что интересы своей компании незадачливый министр не ставил превыше всего.