История нравов России

В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона говориться: «Ряд исследований в Западной Европе и у нас в России показал, что рабочие классы живут по большей части в очень плохой, с гигиенической точки зрения, обстановке…» К тому следует добавить низкое качество продовольствия, плохие товары, которые рабочий вынужден брать, хотя зачастую они ему и не нужны. «Указанные темные стороны в материальном положении рабочих классов, — подчеркивается далее в энциклопедическом словаре, — отражаются неблагоприятно и на духовной стороне их жизни. Продолжительный рабочий день, ночной труд, изнурительные работы не дают возможности посвящать некоторое время умственному развитию, чтению, развлечениям. Особенно печально это отзывается на молодом поколении, работающем в промышленных заведениях; оно не имеет возможности регулярно посещать школу или посещает ее усталым от работы, не занимается домашним чтением и таким образом вырастает невежественным и грубым. Совместная работа двух полов, при отсутствии культурных удовольствий, портит нравы, создает кратковременные связи, в результате которых являются дети, лишенные семейной обстановки или даже бросаемые на произвол судьбы. Наконец, указанные условия труда влияют разлагающим образом на семью, которая теряет влияние на нравственное объединение и развитие ее членов» (318, тт. XXVI, XVII–XIX)

Исследования санитарных врачей Эрисмана, Дементьева, Погожева и других, работавших по поручению московского губернского земства, показали поистине нечеловеческие, ужасные условия жизни фабричных рабочих и прежде всего в отношении жилища. Из собранных ими в 1880‑х годах данных видно, что на всех больших фабриках рабочие живут в громадных многоэтажных казармах с центральными коридорами и комнатами–каморками по сторонам. Эти каморки отделены друг от друга дощатыми, не доходящими до потолка перегородками. В этих клетушках находится часто по две, три, иногда до семи семей, в некоторых же располагаются рабочие–одиночки. «В конце концов, — говорит врач Дементьев, — большая часть каморок, а на многих фабриках и все каморки, превращаются в общие спальни, отличаясь от типических общих спален лишь меньшей величиною» (318, т. XXV). Ни на одной из обследованных в московском округе фабрик не существует никаких норм распределения жильцов по каморкам. Единственным кри–терием расселения служит только физическая возможность вместить еще одну семью или одинокого рабочего.

Для большинства фабрик характерно страшное перенаселение каморок жильцами — на каждого человека в большинстве случаев приходится четыре кубометра воздуха. Устройство спален везде одинаково, редко бывает, когда в каморках имеется что–либо в виде столов и табуреток, данных фабрикой. «Мужчины, женщины, дети, — отмечает М. Туган — Барановский, — спали вповалку на нарах, без различия пола и возраста, в сырых, душных и тесных казармах, иногда в подвалах, иногда в каморках, лишенных света. Но на большинстве фабрик и таких спален не было. Рабочие после 12-, 13- и 14-часовой дневной работы располагались спать тут же, в мастерской, на станках, столах, верстаках, на полу, подложивши под голову какую–нибудь рваную одежду. И это практиковалось нередко в таких мастерских, пребывание в которых, благодаря употреблению различных ядовитых красок и химических веществ, даже в рабочее время было далеко не безопасно!» (272, 322).

В тех же случаях, когда рабочие имели возможность жить в казармах фабрики, нары зачастую были двухъярусными: так что при обычной высоте комнат в 3–4 аршина (аршин равен 0,71 метра — В. П.), верхний ярус отстоит от потолка на 3/4 аршина. Семейные рабочие стараются отделить себя от остальных занавесками, вышиною в полтора аршина или же такого размера тонкими тесовыми перегородками. Понятно, что переполненные спальни грязны и плохо вентилируемы; после рабочего дня в испорченном воздухе мастерской рабочие сразу же попадают в еще более испорченный воздух фабричных спален. Однако и вольные квартиры фабричных рабочих отнюдь не лучше, о чем свидетельствует следующий типичный пример. В избе из двух комнат, шириной в 7, а длиной в 7 или 6 аршин, с высотою от пола до потолка в 3 1/4 аршина, следовательно, имеющей (за исключением печей) 11,39 кубических сажени (сажень равна трем аршинам или 2,13 метра — В. П.) помещались 4 прядильщика с женами, 17 парней и мальчиков–присучалыциков и ставильщиков, 15 женщин и девушек–банкоброшниц и мотальщиц, а всего, вместе с хозяйкой, 41 человек и на каждого приходилось воздуха по 0,273 кубической сажени. Такая же теснота наблюдается и в специальных меблированных для фабричных рабочих комнатах (318, т. XXXV, 212).

Не лучше обстояло дело и в рабочих слободках при фабриках, где тяжелая и изнурительная работа, весь уклад жизни калечил духовно и нравственно людей, не говоря уже о физической стороне дела (смертность среди рабочего класса в поре; форменной России была в два раза выше, нежели в зажиточных сословиях). Нравы рабочей слободки хорошо описаны в известном романе М. Горького «Мать».

«День проглочен фабрикой, машины высосали из мускулов людей столько силы, сколько им было нужно, — пишет М. Горький, — День бесследно вычеркнут из жизни, человек сделал еще шаг к своей могиле, но он видел близко перед собой наслаждение отдыха, радости дымного кабака и — был доволен.

По праздникам спали до десяти, потом люди солидные и женатые одевались в свое лучшее платье и шли слушать обедню, попутно ругая молодежь за ее равнодушие к церкви. Из церкви возвращались домой, ели пироги и снова ложились спать до — вечера.

Усталость, накопленная годами, лишала людей аппетита, и для того, чтобы есть, много пили, раздражая желудок острыми ожогами водки.

Вечером лениво гуляли по улицам, и тот, кто имел галоши, надевал их, если даже было сухо, а имея дождевой зонтик, носил его с собой, хотя бы светило солнце.

Встречаясь друг с другом, говорили о фабрике, о машинах, ругали мастеров, — говорили и думали только о том, что связано с работой. Одинокие искры неумелой, бессильной мысли едва мерцали в скучном однообразии дней. Возвращаясь домой, ссорились с женами и часто били их, не щадя кулаков. Молодежь сидела в трактирах или устраивала вечеринки друг у друга, играла на гармониках, пела похабные, некрасивые песни, танцевала, сквернословила и пила. Истомленные трудом люди пьянели быстро, и во всех грудях пробуждалось непонятное, болезненное раздражение. Оно требовало выхода. И, цепко хватаясь за каждую возможность разрядить это тревожное чувство, люди, из–за пустяков, бросались друг на друга с озлоблением зверей. Возникали кровавые драки. Порою они кончались тяжкими увечьями, изредка — убийством.

В отношениях людей всего больше было чувства подстерегающей злобы, оно было такое же застарелое, как и неизлечимая усталость мускулов. Люди рождались с этою болезнью души, наследуя ее от отцов, и она черною тенью сопровождала их до могилы, побуждая в течение жизни к ряду поступков, отвратительных своей бесцельной жестокостью» (68, 68–69). Описанные М. Горьким нравы фабричных рабочих типичны для рабочей среды Западной Европы на определенной стадии развития капитализма; об этом свидетельствуют нравы рабочих Англии первой половины прошлого века — этой родины классического капитализма.

Известно, что развитию капитализма в Англии способствовала пуританская этика, и тем не менее в 40‑х годах прошлого столетия Ф. Энгельс, ссылаясь на английские источники, писал о том, что «в массе почти везде наблюдается полное безразличие к религии» и рабочие не посещают церковь, что «рабочие много пьют», но считал это вполне естественным в условиях их жизни, принимая во внимание легкость приобретения спиртного (160, т. II, 357; т. И, 358–359). По данным П. И.Сумарокова, ежедневно в Лондоне насчитывалось до 100 тыс. человек «подгулявших». «Чернь предана пьянству, — писал он, — в шинках жертвуют трудами целой недели, и, отказывая иногда себе в пище, пресыщаются джином до потеряния рассудка». При этом «женский пол также любит крепкие напитки» и на улицах можно встретить пьяных женщин (262, 234), чего в России не наблюдалось.